|
Читать предыдущую часть
О. Е. Новикова, бывший санинструктор 897-го полна 30-й армии
В первые дни войны я поступала так же, как тысячи московских комсомольцев: требовала срочно отправить на фронт.
«Прошу принять меня в ряды действующей Красной Армии и послать на передовые позиции. Умею стрелять из пулемета и перевязывать раненых», - писала я в заявлении.
Наконец, 6 июля 1941 г. получила повестку, а в 8 часов утра на следующий день была на сборном пункте. Нас провожали родные и знакомые... У многих на глазах слезы, но вспыхивала песня, и становилось легче...
Через несколько дней наша сандружина, одетая в защитные комбинезоны, прибыла в село и стала помогать... копать рвы. Для нас это было большим разочарованием. Мы всей душой стремились на фронт, а тут... По ночам копали, а днем отдыхали. Чтобы свободное время зря не пропадало, мы с подругой Ольгой организовали в селе санитарную дружину.
Но вот в селе остановилась воинская часть, направляющаяся на фронт. Мы с Ольгой Морозовой решили, во что бы то ни стало присоединиться к ней. А это оказалось не просто. Никто из красноармейцев не хотел говорить, где находится штаб. А когда мне удалось узнать, туда не пропустили. Пришлось пойти на хитрость: я нарочно стала расхаживать в запретной зоне, в конце деревни, где стояли зенитные пулеметы.
Меня задержали и повели в штаб. Дежурный по штабу проверил документы и, узнав причину моего расхаживания по запретной зоне, приказал выпроводить... Наконец я встретилась с комиссаром 897-го стрелкового полка Гурьяновым, человеком строгим, но справедливым. Мне удалось упросить его. Он прочитал мои характеристики из школы, из райкома комсомола и из райкома РОКК и сказал - «хорошо». Полк уже выстраивался в колонну для марша. Я побежала сообщить обо всем Ольге. Мы схватили вещевые мешки и догнали в конце деревни хвост колонны.
Никогда не забуду впечатлений первых дней. Серая шинель, огромные солдатские сапоги, красноармейские щи, горячие и вкусные, по вечерам - лихая дробь каблуков, выстукивающих «цыганочку».
Однажды в полдень мы увидели, как люди, подводы и машины, идущие впереди, быстро сворачивают с дороги в высокую рожь и лес. Наша санитарная машина тоже въехала в кусты. Оказывается, летели немецкие бомбардировщики, недалеко грохнули фугаски. Быстро замаскировав машину, как делали другие, мы стали наблюдать. Снова прилетели фашистские самолеты и стали сбрасывать бомбы, снижаясь, стреляли из пулеметов.
А мы с Ольгой, закинув руки за голову, лежим в придорожной канаве, смотрим вверх, на самолеты с черными крестами и хвастаемся своим хладнокровием. Но вот фашистские самолеты скрылись, и со всех сторон резанули по сердцу крики и стоны раненых. Мы вскочили и стали оказывать помощь. Когда я увидела первого раненого, сердце сжалось от боли. Гнев, злость застилали глаза красной пеленой, руки невольно поднимались кверху, к проклятым машинам со свастикой. Перед нами лежал и стонал раненый красноармеец, и мы не знали, как к нему подступиться.
Когда учились, все было «просто и ясно», а в жизни - по-другому. Кое-как наложив жгут и прибинтовав ногу к шине, мы втащили красноармейца в машину. И тут снова прилетели самолеты и стали продолжать свое гнусное дело - бомбить и расстреливать все живое, снижаясь иногда почти до верхушек деревьев. Мы подтаскивали к нашей оборудованной из грузовика санитарной машине раненых, перевязывали их, и до отказа загрузив машину, везли раненых в больницу, в деревню Травниково... Машина шла полным ходом. По сторонам вдоль дороги - огромные воронки, убитые лошади, деревья, вывороченные с корнями. Больничные санитары помогли разгрузить машину, и мы снова в бой.
В какой-то полусожженной деревушке я услышала стон и крики и увидела раненого лейтенанта с посеревшим, худым лицом и пистолетом в руке. Вырвала у него пистолет и спросила, откуда он.
- Помоги, сестрица, - простонал лейтенант. Оказалось, что он пролежал здесь долго. Ступни ног у него уже посинели. Быстро перевязала, но он не мог не только идти, но и пошевелиться. Взвалила его на спину и где шагом, где ползком, где за руки тащила его километра три.
Лейтенант начал уже «командовать»:
- Давай направо... Сворачивай...
- Ты, - говорю, - знай свое, держись за шею, раз раненый. - А сама думаю: «Хорошо, хоть не стонет».
На хорошую дорогу выбрались около горящей деревни, только что отбитой у немцев. Значит, сюда санлинейки еще не подходят. Шатаясь от усталости, пошла искать какую-нибудь повозку. Привела лошадь и провожатого из другого полка. Поехали. По дороге мы встретили полкового повара Лешу. Он угостил нас сухарями и консервами. Лейтенант заметно повеселел и сознался, что вначале принял меня из-за комбинезона за немецкую парашютистку. Я долго смеялась над этим. Когда лейтенанта стали перекладывать на машину-санитарку, я молча подала ему пистолет.
- Возьми на память, - сказал он. - Трофейный.
Машина ушла. Мне запомнилась прядь волос, прилипшая ко лбу, голубые глаза и тощая фигура лейтенанта. Может, он совсем и не герой, и не из нашего полка. По фамилии, кажется, Смельченко. Это был первый раненый, с которым мне пришлось так трудно.
Как быстро привыкаешь к фронтовой обстановке! Мы научились спать в любом положении, есть как и что придется, по неделям не снимать сапог, отдыхать под дождем и работать под пулями. Больше всего, пожалуй, я боялась, как бы не убило Ольгу. Отчаянная была головушка!
Там, где санитар из-за пуль не мог проползти, она шла во весь рост. И сколько же было в ней смелости, сил и энергии!
Во время боя подбирали и перевязывали раненых, а ночью близко к передовой подходили санитарные линейки, и мы увозили их в тыл, на полковой медицинский пункт или даже в медсанбат. Днем перевозить раненых было опасно, так как немецкие самолеты нападали в открытом поле, хотя и видели красные кресты на машинах.
Однажды полк под бешеным огнем артиллерии и авиации фашистов брал переправу. Шесть часов бомбили нас фашисты. Потом в атаку пошли танки. В зареве горящей деревни и осветительных ракет высокие башни с белыми крестами на броне двигались с тяжелым мрачным лязгом.
Наши бойцы было дрогнули, но раздался голос комиссара полка Гурьянова.
- Не бойтесь их, ребята. Бейте попросту, бутылками! - И первый запустил бутылку в страшный немецкий танк. И он, объятый пламенем, остановился. И у людей страх как рукой сняло. В танки дружно начали бросать бутылки с горючей смесью, и они запылали. Уцелевшие отступили...
В этом бою был ранен командир полка Никитин. Ему перебило в двух местах руку. Я перевязала его, и от комиссара получила приказ отвезти в машине в Москву, в госпиталь.
Москва встретила меня воздушной тревогой. Попала вместе со всеми в метро станции «Комсомольская площадь», а мне очень хотелось попасть поскорее в Сокольники, к маме. В метро было много женщин с детьми, пришедших туда на ночь. Я спросила у соседки, можно ли пройти под землей в Сокольники. Она молча подозрительно поглядела «а меня и, ничего не ответив, ушла. А я, положив под голову буханку хлеба, выделенную мне шофером, свернулась калачиком и уснула. Сквозь сон слышу, как кто-то шепотом говорит: «Вот этот!» И мужской голос будит меня:
«Гражданин, а гражданин, проснитесь».
Открываю глаза и вижу: надо мной стоит милиционер и та самая молчаливая соседка. Предъявила документы. Милиционер просмотрел их и, откозыряв, ушел.
Утром я с любопытством разглядывала Москву из окна трамвая. Дом встретил неприветливо - закрытыми дверью и окнами. Мать уехала в деревню. Отца тоже не было дома. Я оставила свои вещи у соседей и поехала к командиру полка в главный военный госпиталь. В бюро пропусков госпиталя кто-то сзади взял меня крепко в объятия. Это оказалась Люся Канторович, с которой мы так крепко дружили, когда работали на пункте РОКК. Узнав, что я прибыла с фронта, она стала проситься со мной. Кончилось тем, что командир полка написал Люсе Канторович направление в наш полк. Вечером с вещевой сумкой за плечами Люська примчалась ко мне на Потешную улицу.
Люся рассказала о себе, о житье-бытье в военной Москве. На другой день рано утром на машине поехали на фронт. Нас встретила Ольга.
Обняла двух сразу. Вечером мы уселись у дороги и поклялись драться не щадя сил. Люсю обмундировали, вручили санитарную сумку с красным крестом, до отказа набитую бинтами и ватой. Расставались мы только во время боя. Расцеловавшись, на всякий случай, бежали в разные стороны - перевязывали, таскали, поили, успокаивали раненых бойцов, а потом снова встречались.
Однажды, возвращаясь на передовую, мы заметили нескольких санитаров, не решающихся из трусости идти к боевым позициям. Мы резко с ними поговорили и поползли на передовую одни. Санитары последовали за нами. В течение нескольких часов мы руководили санитарами, помогали им выносить раненых с поля боя. С тех пор мы подружились и в боях помогали друг другу.
В полку нас любили и относились к нам по-братски, тепло называя «сестричками».
Как-то целый день шел жаркий бой. Работы для нас было много. К вечеру, шатаясь от усталости, мы с Ольгой уселись в сторонке с саперами есть суп. Вдруг изо ржи послышался женский плач. Я побежала в рожь и совсем рядом увидела Люсю. Она сидела на корточках около раненого красноармейца громадного роста и плакала, сквозь слезы уговаривая его:
- Ничего, ничего, дяденька... Если не увидишь глазами, хоть услышишь, как разобьем их...
Я говорю:
- А реветь-то зачем?
Люська смутилась и стала объяснять:
- Он так страдает, а я его с места сдвинуть не могу. Плачу не от жалости, а от злости, что сил не хватает...
На плащ-палатке протащили бойца с полкилометра в тыл и передали санитарам. До чего же этот красноармеец был тяжел и беспомощен, и в то же время, как он терпелив! Ведь его, как и большинство, не по ровному полю катили на коляске, а тащили волоком на плащ-палатке по кустам и ямам!
Вечером собрались у Люськиного нового окопчика. Многое случилось за день, было что порассказать друг другу, но мы молчали. Люся горько сжала губы. Видно было, что ей тяжело. Через два дня она несколько оправилась от первых впечатлений. Мы ее спрашивали:
- Ну как, трудно, грустно тебе?
- Не очень. А вам?
- Нам тоже.
После боя, усталые, грязные, мы собирались, чтобы вместе поесть и отдохнуть. Тихонько пели грустные песни, писали домой письма, разговаривали, вспоминая довоенную жизнь, мечтали и думали каждая о своем. Друг о друге мы знали все. Не слишком уж длинны у нас были биографии...
Полк хотя и медленно, но продвигался все дальше и дальше на запад. Перед атакой мы сидели вместе с командирами в окопчиках на командном пункте. Нас обстреливали из пулеметов разрывными пулями. Еще издали пули начинали визжать и, задевая за веточку, даже за листочек, щелкали - разрывались. Кто-то пошутил: когда летит - стонет, будто прощенья просит, а куснет - память надолго оставит.
Мы готовились идти в атаку. Перед боем стали раздавать подарки, присланные из тыла. Кругом оживление, шутки. Кому достался платок с вышивкой «дорогому бойцу», кому кисет либо зубной порошок со щеткой или полотенце. Нам дали вышитые платочки. Мы посмеялись: вот, мол, девушки, старались, вышивали, думали для лейтенанта или бойца, а достались «бойчихам»...
Около 12 часов началась артиллерийская подготовка, а потом противник стал отвечать. От грохота ничего не слышно. Мы втроем сидели в окопе, почти касаясь друг друга, и ждали сигнала атаки. Услышав: «Вперед, за Родину!», мы выскочили и сразу же попали под пулеметный огонь. Меня что-то дернуло в сторону. Как по команде, упали на землю. Лежу и думаю: «Что же это меня так дернуло?» Не поднимаясь с земли, стала ощупывать себя. Сама вся цела, а кружка, висевшая на ремне санитарной сумки и сама сумка разворочены разрывными пулями.
Люська, лежавшая почти в ногах, с тревогой спросила:
- А ты-то не ранена?
- Нет, - ответила я и показала ей и Ольге кружку и сумку. В это время опять услышали команду: «Вперед!» Мы тоже закричали «Вперед!» и побежали - Ольга правее, я - прямо, а Люся, махнув мне рукой,- левее. Больше мы ее не увидели...
Многих раненых перевязала и спасла Люся в тот день, а сама погибла ради спасения других. Многие ей обязаны жизнью! Может, эти строки попадут на глаза кому-нибудь из тех, кого она перевязывала в те жаркие августовские бои 1941 г. под Батурином и Белым? Вспомните и расскажите о ней или о других таких, как Люся, девушках-сандружинницах, которые никем не принуждаемые, без приказа шли в огонь, спасая и сохраняя ваши солдатские жизни для новых победных битв за нашу великую Родину!
- Ранены комиссар полка и Люся... - услышала я и оглянулась.
В это время мимо пробирался заместитель командира полка с адъютантом, и ему боец, по-видимому, связной, доложил:
- Комиссара отправили в тыл. - И тихо, обращаясь ко мне, но не глядя на меня, добавил:- Люся умерла.
Слезы подступили к горлу, но я сдержалась. Мимо пролетел снаряд, засвистели другие. Я крикнула заместителю командира: «Ложитесь!» Он отмахнулся и, пригнувшись, побежал с адъютантом дальше, но тут же присел на корточки - пуля пробила ему плечо, а другая ранила адъютанта в грудь навылет. Я быстро перевязала обоих, втащила их в ближайший окопчик.
Когда совсем стемнело, мы с санитарами перенесли всех раненых за километр в тыл, к санитарным линейкам, а заместителя командира полка - в штаб. На переднем крае остался старшим командир батальона. Полил дождь. Свою шинель я отдала раненому лейтенанту-связисту, пилотку - другому бойцу. Промокла насквозь. По лицу лились слезы, смешанные с дождем и грязью. Слезы шли, кажется, из самого сердца, холодные, горькие.
Едва мы с Ольгой ввалились в штаб, как нас схватил обеих в охапку высоченный бригадный комиссар Кабичкин. Мы стояли мокрые, грязные и ничего не могли понять. Комиссар пожимал нам руки и говорил:
- Молодцы! Молодцы, девушки. Я так и знал, что не подкачаете. Могу поздравить - вы представлены к правительственной награде.
Когда стало рассветать, мы с Ольгой отпросились и пошли в тыл, в полковой медпункт, надеясь проститься с нашей боевой подругой. Там нам сказали, что Люсю похоронили еще вчера вечером. Один из повозочных, пожилой санитар, пошел с нами и показал нам на границе поля и леса могилку...
- Вот тут, - сказал он, - похоронены два солдата, а здесь, под дикой яблоней, ваша подруга.
Мы воткнули в землю колышек с фанерой и черным карандашом надписали: «Здесь похоронена Люся Канторович. Погибла 20 августа 1941 года в бою за советскую Родину». Потом посидели молча, еще раз тихонько всплакнули и поклялись отомстить. Дали несколько залпов из пистолетов и пошли обратно на передовую...
После смерти Люси моя ненависть к фашистам удесятерилась. Я не упускала случая принять участие в бою, чтобы нанести урон врагу. Я ведь неплохо стреляла еще до войны. Не зря меня учили «а инструктора пулеметного дела... Много было боев и атак. Иногда я оказывалась не сзади, а впереди бойцов. Часто ходила в атаку вместе с командиром батальона старшим лейтенантом Селимом Тедтовым. Бесстрашный был, во весь рост шел впереди бойцов, и пули его не брали. Селим немало немцев убил. Его тоже пытались подстрелить. Не удавалось.
Однажды пуля попала ему в живот, видимо, была на излете, да так и застряла под кожей. Он все просил меня вытащить ее, а я не решалась.
Попыталась все же удалить ее ножницами, но ничего не вышло. Он не уходил с поля боя даже тогда, когда ему руку прострелило навылет.
Командование полка приказало ему отдыхать в тылу две недели. Только тогда он ушел на отдых на полковой медпункт, километра за два от передовой.
А бои продолжались. Из тыла приходили новые пополнения. Не раз отбрасывали мы численно превосходящего врага. Много раненых прошло через наши руки. Нам с Ольгой казалось, что мы-то уж не будем ни ранены, ни убиты. Так мы думали, когда над нашими головами пролетали снаряды.
Но и до нас дошла очередь. Сначала была ранена Ольга, позднее ранило и меня. Я лежала в госпитале в Москве. 28 сентября прямо из госпиталя поехала на антифашистский митинг молодежи в Доме союзов.
Сколько героев-комсомольцев увидела я в белом, сверкающем огнями зале! Со сколькими знаменитостями познакомилась в этот вечер! Тут был и папанинец Герой Советского Союза Евгений Федоров, и летчики Виктор Талалихин, и Рубен Ибаррури, и киноартистка Зоя Федорова, и композитор Вано Мурадели, и балерина Ольга Лепешинская.
Один за другим поднимались на трибуну представители советской и иностранной молодежи, говорили на разных языках. Но всех объединяло одно общее чувство - жгучая ненависть к фашизму и одно общее желание - уничтожить фашистскую гадину.
Перед выступлением я очень волновалась. Сказать речь, которую слушает весь мир, оказалось гораздо страшнее, чем идти в атаку. Меня подбадривала сидевшая рядом Зоя Федорова. Наконец я вошла на трибуну, из-за которой была видна только моя голова, и рассказала о нашей храброй молодежи, сражающейся на фронте, о Люсе, о мужестве, о своей ненависти к фашистам. Мне хотелось, чтобы все почувствовали силу этой ненависти, чтобы мои слова, слова рядового участника Великой Отечественной войны, еще раз перед всем миром разоблачили звериное, гнусное лицо фашизма. Свое выступление я закончила словами: «Мы должны уничтожить фашистскую заразу!»
Наши речи звучали священной клятвой верности Родине, партии, Советскому правительству, священной клятвой до последней капли крови защищать честь, свободу и независимость Родины.
Много потом было пройдено дорог, деревень и городов, «немало было боев и атак, в которых я участвовала уже в роли командира стрелковой роты. Но где бы я потом ни была, на каких бы фронтах ни воевала - всюду помнила слова этой великой клятвы. Советский Союз всему миру доказал, что он - миролюбивое государство, стоял, стоит и будет стоять в авангарде борьбы за мир. Осуществлению этой благородной задачи мы готовы отдать все свои силы, а если потребуется, и жизнь.
Продолжение читать здесь
За Москву, за Родину!
Trackback(0)
 |
Под огнем врага
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed