Издольщик Хуан

04.11.2023 19:35

Ромуло ГАЛЬЕГОС

Солнечная Венесуэла - одна из самых богатых в природном отношении республик Латинской Америки. Все в ней, казалось бы. есть для того,
чтобы народ жил в счастье и достатке. Но лишь два года назад восставшие венесуэльцы свергли диктатора Переса Хименеса, отдавшего страну в эксплуатацию монополиям США.
Еще и сейчас венесуэльский народ не избавился от тяжких последствий правления Хименеса. Обширные плодородные земли не возделываются, а многие тысячи безработных батраков голодают. Проблема аграрной реформы сейчас самая главная проблема внутриполитической жизни Венесуэлы.
Отрывок из романа венесуэльского писателя Ромуло Гальегоса, который мы публикуем, рассказывает о бедственном положении крестьян во
времена диктатуры.

Дымки далеких пожаров, вот уже несколько дней подряд занимавшихся то там, то тут, сгущались. В падях, на месте пересохших водоемов,
затвердевшая земля покрывалась трещинами. По равнине бродил обезумевший от жажды скот. На небе уже тускло горела вечерняя заря, когда Флорентино подъехал к одинокому ранчо с небольшим огородом, разбитым около какой-то безымянной речушки.
- Вечер добрый! - громко сказал он.
Но из ранчо никто не ответил. Это была покосившаяся глинобитная хижина, крытая пальмовыми ветвями. Под навесом висел ветхий гамак. Тут же стоял вкопанный в землю самодельный стол и на нем - глиняный кувшин; в углу чернел очаг с кучкой холодного пепла меж закопченных камней.
Позади ранчо виднелся заглохший пруд, окруженный редким бананпиком, две-три грядки с картошкой и на отшибе три деревянных могильных креста. Вокруг расстилалась забитая кровавым светом заходящего солнца, окутанная мглистой дымкой безжизненная пустыня.
- Добрый вечер! - еще громче повторил Флорентино. - Есть тут хоть одна живая душа?
- Есть, есть, сеньор! - донесся из ранчо слабый голос, и вслед за этим на пороге показалась женщина. - Слава богу, я еще держусь на ногах.
Одетая в грязные лохмотья, с бескровным, землистым лицом и печальными, пожелтевшими от лихорадки глазами, женщина едва стояла на ногах.
- Разрешите мне заночевать здесь,- попросил Флорентино. Женщина медлила с ответом, но не потому, что хотела отказать гостю в ночлеге, просто у нее не было сил ответить сразу.
- Ночуйте,- наконец вымолвила она. - Мой муж Хуан скоро вернется.
Последние слова она не проговорила, а скорее прошептала.
- А где он, Хуан?
- Хуан-то? - переспросила она. - Он пошел в огород нарвать бананов да выкопать картошки. Он сейчас вернется. Спешивайтесь да вешайте свой гамак. Попотчевать вас нечем, так хоть переспите под крышей. Хуан не станет возражать.
Подбежала худая, вся в парше собака. Вслед за ней показался и сам Хуан, щуплый, болезненный человек. Он был босиком, нижнюю часть тела едва прикрывали изорванные в клочья короткие штаны, на голове чудом удерживались остатки фетровой шляпы. На плече Хуан нес мешок с картошкой, в руке держал старый, без рукоятки, большой нож. Он невнятно пробурчал что-то в ответ на дружелюбное приветствие, и в его взгляде не отразилось при этом никакого чувства, никакого проблеска мысли.
Отупляющее одиночество, рабская зависимость от клочка земли, которым ограничивается для крестьянина весь мир, гамак, где человек привыкает лежать скрючившись, не отдыхая, постоянный голод, страшная, беспросветная нищета и полное невежество превратили Хуана и его жену в полумертвецов с потухшим, ничего не выражающим взглядом.
Не дожидаясь повторного приглашения, Флорентино слез с коня и прицепил под навесом свой гамак.
Хлебнув мутной воды из кувшина, он попросил чего-нибудь поесть, так как с утра у него не было во рту ни крошки.
- Поесть? - повторила женщина, верная своей привычке переспрашивать собеседника, словно ей было трудно сообразить, чего от нее хотели.
- Поесть?! - воскликнул и Хуан, медленно переводя взгляд на остывший очаг, где примостилась собака. Женщина, помедлив, продолжала:
- Можно поджарить бананов или сварить картошки. Только вот соль у нас вся вышла да и спички кончились. Может, у вас найдется коробок
спичек?
- Не беспокойтесь, мне хватит и чашки кофе,- сказал Флорентино.
- Кофе? Да мы и вкус его давно забыли!
- Не угодно ли табачку,- предложил Хуан, стаскивая шляпу и вынимая оттуда пачку жевательного табаку.
- Спасибо. Не употребляю,- сказал Флорентино и обратился к женщине - Вот вам спички, тетушка. Так и быть, варите картошку.
Пока женщина готовила немудреное угощение, Флорентино, лежа в гамаке, беседовал с ее мужем.
- И как это вы живете в такой нищете?
- Да так вот и живем... Милостью божьей.
- Бог богом, но ты-то сам что же себе не поможешь?
- А зачем, сеньор?
- Да хотя бы ради своей больной жены. Я уж не говорю о детях. При такой жизни едва ли можно иметь детей.
Но Хуан, пережевывая табак, возразил:
- У нас было трое детей. Правда, все умерли. Вон крестики стоят, видите? Все там похоронены. Старшего - славный был парнишка! - змея
укусила, когда он помогал мне расчищать заросли. Средний сынок заболел лихорадкой, вмиг его скрутила. Эту лихорадку, может, слышали, в народе зовут «дешевая смерть»: родственники не успеют на лекарства потратиться, как больной уж преставился. А третью, девочку, трех месяцев от роду, наверное, злые люди сглазили. Занемогла животом, и как мы ее ни лечили - и травами и кореньями,- не удалось выходить. Вот я и говорю жене, ее Уфемией зовут: «Полно спину гнуть, Уфемия, пусть все травой зарастет. Потрудились мы на своем веку, будет. Авось, наши ангелочки похлопочут за нас перед богом».
- Как видно, не очень-то бог внемлет этим хлопотам.
- Все равно, как ни старайся, концы с концами не сведешь. Так уж заведено на белом свете: кто гнет спину от зари до зари, тому в рот положить нечего, а кто ничего не делает, у того дом - полная чаша. Я вот работаю с тех пор, как себя помню. А что толку? Только сниму урожай, как приезжает управляющий и увозит его в имение. Спасибо, если гнилье какое оставит Правда, хозяин немного платит издольщику. Но какие это деньги, сеньор! Купишь хины, табаку, бутылку дешевой водки - ведь только водкой и согреваем нутро, когда
начинаются дожди да лихорадка, - и деньгам конец. Кстати, самих-то денег мы никогда и не видим, а берем все товары по счету в хозяйской лавке. Лавочник ставит в счете палочки: сколько израсходовали монет, столько тебе палочек напишут. У меня там такая изгородь, что конца-краю не видно. И, конечно, все в долг.
- Почему ж ты не уйдешь отсюда? Взял бы жену да и переселился в другое место, где жизнь полегче
- Пробовал, только счастья все равно не нашел. Жили мы раньше в Ягуале, было у меня немного земли, два жеребенка, четыре коровы. Жили тихо, мирно. Но, как говорится, беда всюду найдет. В ту пору префектом у нас был сущий дьявол, он и прозвище носил подходящее: «Стервятник». Известное дело, редко какой начальник на чужое не зарится. Вот и Стервятнику приглянулось мое хозяйство, и стал он меня допекать. Ну прямо покою не дает. Сегодня штрафует за то, что коровы мои по селению бродили, завтра - за то, что
штраф вовремя не уплатил... А чем его платить, когда за душой ни гроша? А потом забрал моих коров. Тогда я сказал себе: «Все равно он не угомонится, пока не разорит меня дотла. Надо уезжать отсюда. На этой земле только вдали от властей и можно жить спокойно». Продал я ранчо и подался в эти края. А теперь уж и сил нет начинать жизнь заново. Да и то сказать - против судьбы не пойдешь.
Хуан замолчал, устремив - печальный взгляд на три креста, едва видневшиеся в вечернем сумраке.
Вскоре судьба снова привела Флорентино к ранчо издольщика Хуана. Как и тогда, на небе догорал закат. Вокруг жилища-стояла мертвая тишина: ни людей, ни собаки. Исчез гамак, висевший- под навесом, у потухшего очага. Кто-то вырубил бананник на берегу заглохшего пруда,
сравнял с землей, огород. Дверь сорвана с петель, в хижине пусто и тихо.
«Что же стало с Хуаном и его женой? - подумал Флорентино.- Может, они ушли с каким-нибудь повстанческим отрядом?»
Но тут же он заметил, что крестов позади ранчо уже не три, как было раньше, а четыре. Обогнув хижину, Флорентино подъехал к могилам и на четвертом кресте, сколоченном из досок, прочел малоразборчивую надпись: «Уфемия».
Уфемия! Однажды утром, во время разговора с мужем, она вдруг замолчала на полуслове и уже не произнесла больше ни звука.
Хуан, не дождавшись конца фразы, посмотрел на гамак и, увидев, что жена лежит уже бездыханная, проговорил тихо, не меняя привычного тона:
- Да ты никак умерла? Послушай, Уфемия, ты и в самом деле умерла?
Из дверных досок он сколотил гроб и похоронил жену. Потом подошел к грядкам и сравнял их с землей. При этом на его лице не дрогнул ни один мускул... Знают ли люди, сколько кротости сгорело в этой вспышке гнева? Вернувшись в хижину, бывший издольщик снял с крючьев гамак, закинул его на спину и навсегда покинул ранчо.
Глядя на покинутое жилье, на черневшие поодаль могильные кресты, Флорентино подумал: «Бедная Уфемия! Она, по сути дела, была мертва уже тогда, когда угощала меня вареной картошкой без соли, когда просила у меня коробок спичек. Где-то сейчас Хуан? Не уйти ему от тяжкой доли, как не уйти быку от ярма».
Когда Флорентино прибыл в близлежащее селение, схватка между повстанцами и отрядом правительственных войск уже кончилась.
Это было одно из тех небольших селений, где любая улица берет начало в открытой степи и, попетляв меж покосившихся глинобитных домиков, уходит опять в степь. Но сейчас от жилищ остались лишь дымящиеся развалины.
Флорентино ехал среди сгоревших хижин. Там и,тут валялись на земле тела убитых, около них кружили понурые собаки, верные своим хозяевам даже после их смерти.
Внезапно Флорентино увидел рядом с собой живое существо. Это была дряхлая старуха.
- Что тут произошло?
- Побоище, сынок, вот что! Вечером полковник, бывший префект, и его солдаты собрались у лавочника на пирушку. Жарили на кострах телятину, пили, плясали. Вдруг, откуда ни возьмись, повстанцы! Что тут поднялось! Полковник подхватил амуницию - и наутек. Хотел, видно, через изгородь махнуть да к лесу пробраться... Не тут-то было! Наскочил на засаду. Набросились на него повстанцы и изрубили его. Один повстанец, Хуаном его звать, облил труп керосином и подпалил... Видно, натерпелся он на своем веку, себя от злости не помнил. Из Ягуаля он, у него полковник когда-то коров увел. Поплатился Стервятник за свои злодейства...
Издольщик Хуан! Земледелец со своим неразлучным ножом, тем самым, которым он вырыл могилу жене и сравнял с землей огород. Мирный, терпеливый, слабый человек, наконец-то и он вспыхнул звериной яростью к своим притеснителям, стал повстанцем и в первом же бою утолил многолетнюю, скрытую на дне души жажду мщения.
- А когда от полковника остался только запах жареного мяса,- продолжала старуха, - Хуан отшвырнул в сторону свой нож, дополз до стены
дома и тут же умер... Ни единого стона от него не слыхали.
Слушая старуху, Флорентино представлял себе жалкое ранчо издольщика, и ему казалось, что он видит, как грешная душа Хуана бродит вокруг дорогих ей могильных крестов.
Грешная душа Хуана, который был когда-то таким добрым и кротким.