Читать предыдущую часть
Ганька никак не мог правильно выговорить букву «щ». Дядя Андрей даже выучил с ним стихотворение, в котором несколько раз повторялась эта злосчастная буква.
- Говори эти стишки почаще, и все будет в порядке, - сказал он Ганьке. И теперь с утра до вечера Ганька бубнил:
Два щенка. Щека к щеке, Грызли щетку В уголке.
Натке казалось, что эти самые щенки грызут уже не щетку, а ее. Она орала на Ганьку, а дяде Андрею совершенно серьезно заметила:
- Это потому, что у вас с головой не в порядке, вы и научили его таким глупостям.
Дядя Андрей хохотал после Наткиных слов до слез. Вообще, он не похож был на больного. Он ходил в редакцию, в горком, ездил на завод НКПС, торопил там рабочих с ремонтом каких-то станков. И, наконец, предложил ребятам одно интересное дело.
- А мы уже делаем дело, - заявила ему Валя.
- Какое же, если не секрет?
- Да мы же тебе говорили, сторожим сад Соколовского.
- Ты у меня, Валентина, зверь-курица. Дадим тебе в помощники Ганьку. Вдвоем своего Яшку одолеете. А остальные...
Остальные от предложения дяди Андрея подняли такой восторженный рев, что дремавший у забора соседский кот вскочил ощетинившийся, заорал с перепугу и, подняв хвост трубой, пустился наутек. В другой раз испуганный кот немало бы насмешил ребят, но сейчас они не обратили на него внимания. Обступив дядю Андрея, наперебой сыпали вопросами: когда будет день рождения Соколовского, где пройдет торжество, что бы такое сделать приятное их знаменитому земляку.
Мишка с Геной и другие ребята ночи не спали, мастерили какой-то невиданный планер. Натка и Валя красили его плоскости, а заодно свои носы и руки.
Готовил свой подарок и Леня.
Он упорно разучивал сложную мендельсоновскую пьесу, которую решил сыграть самому Соколовскому. Леня с удивлением замечал, что мир вокруг него вдруг расширился. Раньше он много читал, любил свою» скрипку. Однако был, как на цепочке. Замкнутый домашний круг, а что за этим кругом - неизвестно. Пожалуй, теперь он еще нежнее полюбил свою скрипку, потому что его до сих пор никто так не слушал, как слушали ребята, как слушал дядя Андрей. И играл бы еще больше, но дрожала рука и пальцы становились влажными, не так крепко держали смычок.
- Ты устал, Леня, отдохни, - заметила ему однажды Мишина мама.
- Ничего, отдохнем на том свете, - завороженный Лениной игрой, вместо Лени отозвался Мишка.
- Не рановато ли ты туда собрался? - сощурился дядя Андрей.
- Пока не собираюсь,- не смутился Мишка и огорченно вздохнул: скрипка легла на стол. Отец засмеялся.
- И не собирайся, - сквозь смех проговорил он - Такого туда и близко не пустят.
- Ничего, мне и тут неплохо. Последние Мишкины слова покрыл уже общий смех. И громче всех смеялся сам Мишка.
Смеялся и Леня. Смеялся искренне и открыто, забывая о доме, о маминой неприязни к его друзьям. Дружбу с ними он, конечно, скрывал.
В доме у него все было по-прежнему. Изредка приходила Аделаида Августовна и Евгений Евгеньевич, и все говорили о деньгах, о какой-то роскошной жизни, которая прошла, как сон. Скрипуче-надсадно гудел Евгений Евгеньевич, вспоминая какой-то нэп и какой-то бар, какие-то стойки и вина, и себя в черном жилете с массивной золотой цепью, важного и удовлетворенного.
«Нэп, нэп, нэп», - уныло падали в пространство непонятные слова.
Приходил и Яшкин отец. Пил он еще больше. Плохо узнавал людей. А один раз, водя перед Лениным носом грязным кулаком, вместе с водочным запахом выдохнул на него страшное ругательство. Леня побледнел и отшатнулся к стене. Мама схватила Яшкиного отца за пиджак, заговорила боязливо и быстро:
- Федот, опомнись! Федот... Но тот, не слушая, лез к Лене:
- Загубил ты меня, загубил... Ну, подожди... придет и твой черед.
Леня многое не понимал. Но он хотел, чтобы его родители хоть немножечко походили на родителей Мишки. Почему же там помогают людям, а здесь?..
Он так и спросил об этом, спросил, зачем папа дает Федоту деньги. Папа так быстро снял очки, что Леня даже не заметил, как это у него получилось.
- Вы слышите, Варвара Павловна, - повернулся он к маме.- Вы слышите! Шпионить за мной в моем собственном доме! - Голос его сорвался на высокой визжащей ноте. И Леня не понял, отчего больнее стало его уху: от этого визга или от удара тяжелой и холодной руки.
Часто он думал: поговорить бы с дядей Андреем. Но было страшно стыдно. Ах, уж лучше молчать. А то ведь, может, и в дом его тогда не пустят, и не будут с ним дружить ни Натка, ни Мишка, ни Гена. Снова он будет один. И не знал Леня, что своей боязнью, своим молчанием он готовит беду и себе и тем людям, каких за это время узнал, к кому (привязался сердцем.
С виду все шло по-прежнему. Только один раз встретился Леня с Яшкой. Тот остановился перед ним, сплюнул далеко вперед и сказал:
- Значит, с этими ты... с патрулями... Вот бы знали. Они!.. - и гоготнул неестественным своим смехом.
Леня жалобно и испуганно протянул к нему руки:
- Не говори!
Яшка даже кепку с глаза приподнял, посмотрел на Леню юркими зрачками и вдруг схватился за живот.
- Ого-го! Ум-мора!.. А что не говорить-то, ты знаешь?
- Да, знаю, знаю! - страстно шепнул Леня, думая о дяде Федоте.
Яшкино лицо враз изменилось. Из нахального оно стало жестким и злым.
- И ничего ты не знаешь. А знал бы, наверно б, помер. На расправу вы все жидковаты. - И пошел от Лени вихляющей своей походкой, засунув руки в карманы и поглядывая на мир из-под спущенной на глаза замусленной старой кепки.
А вскоре после торжественного юбилея Соколовского уехал и дядя Андрей. Последние дни он беспрестанно звонил в свой район. Просился приехать. Ему не разрешали. Он требовал. Тогда ему вежливо ответили, что за самовольный отъезд с отдыха его будут разбирать на партийном собрании. Дядя Андрей смирился на какое-то время. А потом снова звонил. Но, наконец, не выдержал.
- Какого черта! - кричал он так, что Леня удивился: никогда не думал, что дядя Андрей, спокойный, уравновешенный, веселый, может кричать. - Какого черта, в самом деле! Я здоров как бык. На мне еще пахать можно! А они - голова... Все равно две из нее не сделают. Еду и все. Пусть хоть на куски режут.
Немного успокоившись, он продолжал ворчливым, ему не свойственным тоном:
- Дел сейчас столько, столько дел, что две руки человеку, как в насмешку даны. А я, значит, сидеть должен. Мишкина мама, когда бывала дома, не отвечая, смотрела на дядю Андрея, и глаза ее светились тихим и гордым светом.
- Поеду, Надюшка. Поеду...
- Да, - отвечала Мишкина мама. - Поедешь, Андрей. Тебе обязательно надо идти или ехать. Стоять на месте! - она смеялась грудным волнующим смехом. - Да это же не для тебя вовсе, человек ты мой!
Он уехал, дядя Андрей. В тот день, когда его провожали, Леня был особенно сумрачным. Накануне, вспоминая возмущение дяди Андрея, что ему не дают работать, Леня как бы между прочим спросил дома:
- А хорошо это - работать?
Папа, необычайно возбужденный отчего-то, открыл в насмешливой улыбке золотой зуб и переспросил:
- Работать? Кому как. Для трактора, например, это вполне подходящее занятие. Пусть и работает. - И очень довольный своей остротой заулыбался еще шире.
Нет, у Лени дома все не так. Наверно, это плохо? Провожая дядю Андрея, все мучился: спросить, не спросить?
Когда дядя Андрей по-дружески потрепал его по спине и сказал: - Держись, малыш. На свете два раза не умирать, - Леня с отчаянием подумал: «Если бы два раза, тогда можно было сказать и спросить, а так... страшно». И сомнения в его душе так и остались неразрешенными.
Продолжение читать здесь
Взволнованный мир
Trackback(0)
 |