|
Читать предыдущую часть
Чем ближе подходила Катя к дому, тем отчетливее портилось у нее настроение.
Праздничное, какое-то летящее и солнечное состояние души сменялось глухим предчувствием чего-то назойливо-скучного, что ожидает ее, лишь только перешагнет она порог теткиного дома.
Опять упреки, опять разглагольствования о боге, опять непонимание всего, что трогает и волнует ее. Как ей надоела жизнь «под крылышком» Натальи Петровны, как хочется глотнуть свежего воздуха свободы, отрешиться от мелочной, докучной опеки, почувствовать, что она, Катя, равноправный член общества, в котором живут и работают Алеша, и дядя Гриша, и Варвара Сергеевна, и Мишук, и все-все, за исключением семьи, в которой ей приходится жить... Перед глазами ее всплывали лица Алеши и Мишука. Катя так и не спросила Мишу, продолжает ли он дружить с Тосей, ей это стало как-то безразлично. Все эти часы в Москве она видела близко от себя блестящие Мишины глаза, слышала его заразительный смех. И словно не было в ее жизни грустных месяцев разлуки и размолвок - все было как раньше, и дружба их сохранилась прежней.
Уже в передней Катя услышала громкие, раздраженные голоса Натальи Петровны и Егорушки и еще чей-то низкий, странно знакомый голос.
Но чей, Катя не могла сразу уловить. И вдруг вспомнила - игуменья! Та самая, что купила их дом. Они расстались с Натальей Петровной в самых дружеских отношениях, и игуменья обещала обязательно навестить тетку в Залесске. «Значит, явилась»,- сердито подумала Катя. Она чувствовала непреодолимое отвращение и страх перед этой басящей старухой с тяжелым, сверлящим взглядом черных властных глаз.
Может быть, она питала к ней такое отвращение и потому, что представляла, как игуменья распоряжается в их доме, который был так дорог Кате из-за воспоминаний о близких. В комнатах, где жила мама, вдруг эта таинственная и недобрая старуха! Катя была уверена, что она злая и завидущая и только притворяется святой...
Решительно толкнув дверь, Катя вошла в комнату. Сразу все замолчали и уставились на нее.
Наталья Петровна медленно поднялась из-за стола и, словно впервые увидев Катю, минуту молча, внимательно смотрела на нее.
- Лгунья! - коротко сказала она.- Лгунья! Сразу видно, креста на тебе нет, одна диавольская отметина. Права мать игуменья - что с тебя и взять? Некрещеная - некрещеная и есть.
- Не то вы, мамаша, говорите,- раздраженно прервала Маруся свекровь и обратилась к Кате: - Вроде разболелась ты совсем, и пожалуйста: приходит врач из поликлиники, а больной-то - фьить! - и след простыл... Хорошо, у Натальи-то Петровны ноги больные, сказалась, что обострение, а то неприятностей бы не обобрались.
- Я по Алеше соскучилась. Вот и ездила к нему,- тихо, но твердо сказала Катя.- А попросилась бы, все равно не пустили, что-нибудь бы да придумали! Не раз так было. И потом в Большой театр ходили, а вы... вы, тетя Наташа, выбросили Алешино письмо, не хотели, чтоб я в театре побывала. Как не стыдно вам! - почти кричала Катя. - Нехорошо это, нечестно!
- Какой еще Большой театр? - удивился Егорушка.- В первый раз слышу.
- Да, не хотели, выбросили Алешино письмо, я его в помойке нашла! - продолжала кричать Катя.
- И чего врешь, чего фантазируешь? - вскипела Наталья Петровна краснея.- Ни про какое письмо не знаю! А что в театр сбежала, хорошего не вижу. Время Христа славить, а не по театрам шмыгать... Бесовские это всё дела!
- Вот и говорю я,- забасила игуменья, глядя в упор на Катю своими черными пронзительными глазами.- Вот и говорю. Пока душа некрещеная, так и будет жить кое-как, себя не соблюдать. Уж ты прости меня, Наталья Петровна, не понимаю, чего ты ждешь, чего смотришь. Пока душа эта не сгибла совсем, окрестить ее надо. В грехе всю жизнь свою утопит, и не только в грехе.- Игуменья подняла вверх указательный палец, словно предупреждая: - Гореть тебе в аду вечно с прочими нехристями! - И черные пронзительные глаза ее, сурово сверкая, смотрели на Катю.
- Я тоже думал о крещении Катерины,- тихо сказал Егорушка.- И к церкви ее, к святому пению приобщаем. Крестить обязательно надо...
Катя стояла ни жива ни мертва. Вот оно, то самое страшное, что может произойти с ней в теткином доме. И Катя увидела себя голую среди скопища чужих людей... Кто-то помогает ей перелезть через край купели, отец Александр будет крестить ее, прикасаться к ее телу своими жирными волосатыми руками, и кругом будут во все глаза смотреть на нее чужие люди, и не только женщины, но и мужчины, и с хоров будет смотреть на нее блаженный Егорушка... Катя закрыла лицо руками и закричала... Страшно, громко, не узнавая своего голоса.
- Господи, что с ребенком делаете! - вскрикнула и Маруся, бросаясь к Кате.- Ну успокойся, успокойся,- шептала она ей.- Никто тебя насильно не заставит...- Она целовала Катю и прижимала к себе, словно заслоняя собой от надвигающегося на Катю ужаса.
- Святое крещение ей в страх,- басила тем временем игуменья.- Другая бы возрадовалась, что душу ее уберечь хотят, ан нет - напускает спеси...
Маруся сердито замахала на игуменью рукой: молчите, мол, оставьте ее в покое.
- Ну, я пойду, разбирайтесь тут промеж себя,- недовольно сказала гостья, тяжело подымаясь со стула и в сопровождении Натальи Петровны направляясь к двери.
Проходя мимо Кати, остановилась и проворчала:
- Вот ежели окрестилась бы, может, и смилостивился бы господь, снял клеймо с лица. Неисповедимы пути его...
Катя вырвалась из рук Маруси и забилась в свой спасительный закуток. Тут же на колени ей прыгнул Торпедик - он всегда спал у Кати в ногах, сколько ни гоняла его Наталья Петровна. Катя прижала к груди теплую мордочку и затихла.
«Конечно, они не отступят от своей затеи,- думала Катя.- Как-нибудь перехитрят меня и заставят креститься...» Что подумают о ней ребята?
Они обязательно узнают. Да, она уже никогда не сможет переступить порога школы, не посмеет никому из товарищей посмотреть в глаза...
И Алеша, и Мишук, и все-все будут презирать ее. Она сама больше всех себя запрезирает, возненавидит... Ах, если бы мама знала, как тяжело, как плохо ее Кате... Если бы вообще была жива мама-Катя прислушалась: в комнате было тихо. Все молчали. Наталья Петровна, проводив гостью, гремела в коридоре засовами. Маруся буркнула Егорушке: «Спать пойдем. Чего рассиживаться-то зря...» И они ушли в спальню.
Еще некоторое время слышались шаги Натальи Петровны, журчала в ванной вода. Потом все стихло. Катя лежала в темноте с открытыми глазами. Наталья Петровна обычно сразу крепко засыпала и только к утру начинала ворочаться, тяжело вздыхать и вставала пить холодную воду. А Маруся и Егорушка спали всегда мертвым сном: как уснут, так до утра пушками не добудиться.
Старинные часы глухо пробили десять раз. Всего десять часов, а такая глушь, словно за полночь, думала Катя. И что они с петухами всегда укладываются? Правда, в городке ложились рано. К одиннадцати часам редко-редко у кого в окне светил огонек. Катя тихонько привстала на кровати, снова прислушалась. Из комнаты Натальи Петровны доносилось мерное похрапывание... «Спят!» - с облегчением подумала Катя.
Она спустила на пол ноги и тихонько нащупала ногой валенки. В одну руку взяла Торпедика, в другую валенки и неслышно, на цыпочках, не скрипнув ни одной половицей, прошла в коридор. Наталья Петровна что-то пробормотала во сне, и Катя, проходя мимо ее открытой двери, притаилась. Но тревога была напрасной, тетка снова задышала мерно и глубоко. Опустив Торпедика на пол, Катя сунула ноги в валенки, кое-как надела пальто, обмоталась теплым платком и, подхватив Торпедика, стала тихонько, стараясь не наделать шума, отодвигать дверной засов. Он поддавался с трудом слабым Катиным рукам. Даже Наталья Петровна всегда из-за него ворчала. Катя поднатужилась, и он наконец медленно пополз, противно повизгивая. Катя снова прислушалась. Все было спокойно.
Она потихоньку выскользнула на террасу. Здесь обычно не запирали дверь. Сбежала со ступенек. Буян зашевелился было в будке, но Катя громким шепотом сказала: «Я, Буян, спи...» И он, звякнув цепью, тотчас же успокоился.
Катя вышла за ворота дома. И только тут вздохнула с облегчением, чувствуя, что страшно устала от напряжения этого совсем коротенького пути - от закутка до выхода в переулок.
Наконец-то вырвалась! Теперь как можно скорее подальше от ненавистного дома... Не помня себя, она бросилась бежать по переулку, прижимая к груди Торпедика. Минутами ей казалось, что за ней гонятся, вот-вот услышит за собой топот ног, прерывистое дыхание и крик: «Держи ее!» Она останавливалась на мгновение, чутко прислушиваясь. Но кругом была тишина, никто за ней не гнался - это в висках стучала кровь и сердце билось так, словно собиралось выскочить из груди. Задыхаясь, Катя пробежала несколько улиц и остановилась, прислонясь к забору, почти падая от усталости и волнения. Оглянулась. Нет, кругом никого, только тявкала у ног увязавшаяся откуда-то маленькая собачонка. Было очень темно, лишь таинственно светился снег. Снег под ногами, снег, падающий с неба... Катя побрела дальше, куда глаза глядят. Шагала уже неторопливо, вдыхая широко открытым ртом морозный воздух. Нагнулась; зачерпнув горсть снега, проглотила.
«Что же теперь? Куда идти?» - в отчаянии думала она. Дом Натальи Петровны она оставила навсегда. Как противны ей люди, живущие в нем...
А вокруг все сильнее крутилась веселая, как и полагается в декабре, снежная карусель, снег лепил глаза, фонари стояли в снегу, как одуванчики, а на тротуарах ни одного следа...
И Катя вдруг почувствовала себя невозможно одинокой и заброшенной в этой снежной замяти, в этом чужом ей городе... Да, она без сожаления покидала его, так и не успев нажить настоящих друзей!
Может быть, пошла бы попрощаться к Марише, но она далеко живет. Нет, не надо! Мариша с таким удивлением, так отчужденно смотрела на нее вчера, когда спросила, правда ли, что Катя поет в церковном хоре. Вдруг опять начнет расспрашивать... Пойти к Анне? Но она нездорова и мать ее больная - нельзя их тревожить так поздно... Нет, ни к кому она не пойдет, просто выйдет сейчас на станцию к электричке. Катя пошарила в кармане - у нее должна была оставаться мелочь. Хватит на билет до Москвы. Как-нибудь доберется она до дяди Гриши.
Нехорошо, конечно, утруждать его, но ведь он вот-вот получит отдельную квартиру. Неужели не найдется в ней для Кати совсем маленького уголка? А может, дядя Гриша устроит ее пока в интернат?.. Где же деньги?.. Она еще раз обшарила карманы. Нет! Наверно, выпали, когда бежала. Ну ладно, поедет без билета, пусть ее задерживают. Все равно она не может здесь оставаться...
Погруженная в свои отчаянные раздумья, Катя шла, ничего не видя впереди. И вдруг чуть не натолкнулась на шедшего ей навстречу человека. Испугавшись, отстранилась, давая пройти. Но тот тоже остановился, вглядываясь в нее, и голосом Василия Ивановича спросил:
- Что с тобой, девочка? - Василий Иванович (это действительно был он) подошел к ней вплотную.- Да это Катя Озерная! Что с тобой? - повторил он.- Что случилось?
Катя без слов ткнулась головой в плечо учителя.
- Да что с тобой, Катюша? Что ты бродишь по улицам так поздно, одна? Тебе же домой надо. Смотри-ка, вся как ледышка! Пойдем, я провожу тебя. Ну, пошли же...
Подавив рыдания, Катя оторвалась от плеча учителя.
- Я не хочу домой... это не мой дом... У меня нет дома, Василий Иванович, нет! Я в Москву уеду. Я на станцию... Только у меня нет денег, меня арестуют без билета. Ну и пусть... Все равно.
Василий Иванович с возрастающим беспокойством смотрел на Катю, пытался согреть в своих ее озябшие руки - варежки она потеряла где-то по пути.
- Ну нет, Катюша, одну я тебя сейчас никуда не отпущу. На вот, надень мои варежки, а я - руки в карманы... Не хочешь домой - пошли ко мне. Согреешься, успокоишься. А почему же ты вчера в школе меня не подождала? Я же просил тебя, хотел с тобой поговорить. Ну-ка, давай лапку...
И, взяв Катю за руку, Василий Иванович повел ее за собой. Она не сопротивлялась, шла потупившись, негромко всхлипывая...
В доме Василия Ивановича было жарко натоплено, на столе, накрытом белоснежной скатертью, стояла маленькая елочка, обвитая сверкающей канителью, с красной звездочкой на макушке. Рядом с елочкой бутылка вина, тарелка с апельсинами и печеньем. Тут же на столе лежала пачка поздравительных телеграмм. Верно, воспитанники не забывали поздравить Василия Ивановича с наступающим Новым годом.
Учитель помог Кате снять шубку - она не могла расстегнуть пуговицы все еще не отогревшимися пальцами,- и, когда шубка распахнулась, на пол вывалился пушистый черный комочек - Торпедик.
- Вот симпатичный зверь! - воскликнул учитель, присаживаясь на корточки.- У, какие мы усатые! А молоко будем пить? С тобой разговаривают, зверь! Почему молчишь? Ага, понятно, стесняешься в чужом доме!
Василий Иванович балагурил, чтобы дать Кате время отдышаться, прийти в себя, успокоиться. Включив в кухоньке свет, он налил в блюдечко молока, поманил Торпедика. И котишка, вопросительно посмотрев на Катю и с осторожностью на Василия Ивановича, степенно пошел к блюдечку.
- Ну вот. Пируй, зверь! Слопаешь - получишь еще. Вообще-то в этом доме закуска тебе найдется: серые зубастые негодницы безнаказанно грызут мой дворец.- Василий Иванович повернулся к Кате - она стояла у печки, сложив позади руки, прильнув спиной к горячим изразцам.
Когда Катя немного отогрелась и на плитке зафыркал чайник, Василий Иванович усадил ее за стол, налил чаю, открыл бутылку вина.
- Ну-ка теперь давай все по порядку... Что же у тебя такое стряслось, девочка?
Сбивчиво и словно спотыкаясь о слова, Катя принялась рассказывать обо всем, что случилось в ее жизни за последнее время. А Василий Иванович слушал с таким участием, так тепло, по-родному смотрел на Катю, что она не могла не говорить, не могла остановиться.
- Чужие они мне, чужие, хоть и считаются родственниками. Я сначала думала, они и правда добрые. У теть Наташи через каждое слово - бог, бог, милосердие. А сама подруге своей, Алексеевне, в беде не помогла...
Катя перевела дыхание и опять с горечью заговорила:
- И на субботник меня не пустила... И когда сбор в школе, каждый раз чуть не скандал! Не ходи да не ходи. Даже с Маришей и то дружить мешала. Пришла раз Мариша ко мне заниматься, а она волком смотрела... А теперь,- почти шепотом сказала Катя, и в глазах ее появился ужас,- придумали меня крестить!
- Крестить?
- Да, крестить!
- Ну уж это чересчур,- сердито сказал Василий Иванович.- Тебя! Почти взрослого человека.- И, нахмурившись, он сурово покачал головой.
- И еще.- Катя попыталась улыбнуться.- Я ведь пою, говорят, хорошо... А Егорушка и тетя Наташа всё настаивали, чтобы я в церковном хоре пела, а мне не хочется... Я не могу... Я в Консерваторию после школы хочу...
Слушая Катю, Василий Иванович задумчиво помешивал ложечкой в стакане и, когда она, задохнувшись, кончила говорить, серьезно и грустно сказал:
- Старая есть поговорка, Катя: все к лучшему в этом лучшем из миров! К сожалению, не всегда она сбывается. Но у тебя, сбылась. Вовремя вырвалась ты из этой паутины, не успели они тебя до конца запутать. Я понимаю, душно тебе с ними. Тяжело. Это ты правильно решила уйти из дома. Дорожка у тебя впереди теперь чистая и ровная. Кончишь в Москве школу - глядишь, и правда поступишь в Консерваторию, станешь певицей. Какая ты скрытная! Я и не знал, что ты хорошо поешь. Еще будешь у нас заслуженной артисткой!
- А знаете, Василий Иванович,- загораясь, сказала Катя,- я недавно письмо от маминой подруги получила. Она доктор и была в Москве на курсах повышения. И там познакомилась с врачом из лечебной косметики. И пишет мне, что вот это,- Катя осторожно прикоснулась кончиками пальцев к родимому пятну,- можно вылечить операцией. А то какая же я буду певица с таким украшением? Да я и на сцену побоюсь выйти. Ну, в зале тысяча человек. На тысячу обязательно один Костиков сыщется. И свистнет. И - всё. Не петь мне тогда...
- Милая Катюша, я знал, что тебя это мучает. Но и не такие теперь вещи излечивают... И все твое при тебе будет.- Василий Иванович очистил апельсин - получился как будто цветок с лепестками, внутри которого лежал сочный, ароматный плод.- Ешь.
Он налил себе рюмку вина, подняв, посмотрел на свет, посмотрел на фотографию жены и сына, на портрет брата. Медленно выпил.
- А что касается этой твоей чужой родни, ты права сто раз, что с ними покончила! Нашла в себе силы.- Он поставил на стол рюмку.- Да, ты права. Не очень-то они добрые, а главное, лицемерные люди. Тот, кто близко стоит к церкви, к ее декорациям, к ее кухне, редко искренне верит в бога. Он видит всю изнанку, все ухищрения и сам не отличается бескорыстием. И вся видимая доброта - это чаще всего делается не во имя бога, а во имя рубля, во имя наживы.
Несколько минут они сидели молча. Потом Василий Иванович встал, прошелся по комнате; шаги его были почти не слышны.
- Я ведь знал, Катя, мужа твоей тетки - «отца» Спиридона. Такой представительный, тучный человек был. Говорят, очень состоятельный. Да ты и сама видишь: какой домище отгрохал, один из лучших в Залесске. И машина легковая у них была, после его смерти продали... Да, люди такого типа и пользуются темнотой и несчастьями ближних, заманивают посулами загробного счастья... К сожалению, человеку, попавшему в беду, всегда необходима какая-то зацепка, какая-то надежда на помощь. Всегда так было. И сейчас еще случается. Вот и тебе, верно, говорили, что, если будешь верить, бог избавит от пятна. Говорили ведь?
Катя кивнула.
- Вот видишь!
Василий Иванович придвинул к Кате несколько деревянных и глиняных фигурок, лежавших на столе. Смотри, девочка, это тоже всесильные боги. Каждый век, каждый народ придумывал себе бога... А ему, человеку, нужен не бог, а всепроницающий разум, совесть, бескорыстие, доброта...
Он прошелся еще раз, остановился перед Катей:
- Так ты хочешь обязательно сегодня ехать?
- Да, Василий Иванович.
- А то постелил бы я тебе вот здесь, на диване, и спала бы ты со своим Торпедиком сколько тебе захочется, и сны бы хорошие видела. А завтра бы в путь-дорогу!
- Нет, Василий Иванович! Я обязательно сегодня хочу ехать! - нетерпеливо сказала Катя.
Василий Иванович встал, обнял девочку за плечи.
- Жаль, мне очень жаль, что ты уезжаешь, Катюша,- мягко сказал он.- Славная ты девчонка! Способная. И добрая. Старайся в жизни всегда быть и решительной и твердой...- Помолчал, ласково погладил Катины пушистые волосы.- Вспоминай иногда Василия Ивановича. Знай: у тебя в Залесске есть добрый друг. Ну что ж, поедем тогда... Я провожу тебя.
Катя быстро оделась, подхватила с дивана Торпедика и сунула его за пазуху.
Через полчаса они уже сидели в полупустом вагоне электрички, и мимо окон неслась заснеженная земля, убранные инеем деревья, белые крыши строений, празднично светящиеся окна домов.
Весело трубя в морозную ночь, электричка несла Катю к Москве, к Алеше, в Новый год, где ее ждала и новая жизнь.
Родимое пятно
Trackback(0)
 |
Прощай, Залесск!
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed