|
Ну, кто там еще? - спросил майор после того, как Костю назначили старшим в заслоне.
Капитан Шелест протянул начальнику штаба серую картонную папку. Майор открыл ее, что-то пробежал глазами.
- Красноармеец Силаев,- он резко вскинул голову,- два шага вперед, марш!
Из строя вышел круглолицый, розовощекий парень лет восемнадцати. Как у большинства блондинов, кожа его почти не изменила своего цвета под лучами южного солнца. У него были широко расставленные серые глаза, а вздернутый нос пересекала едва заметная поперечная морщинка.
- С пополнением прибыл? - спросил майор, приглядываясь к бойцу.- Откуда родом?
- Сибиряк.
- Сибирь велика, братец.
- Ну, в Енисейске учился, потом работал.- Силаев говорил медленно, растягивая слова.- Отец-мать в тайге живут, фактория там...
- Отец твой охотник, так? Промысловик?
- Ну-у.
- Что это еще за «ну»? Не запряг, а уже погоняешь,- укоризненно заметил помощник начальника штаба.
- Стрелять, стало быть, можешь? - спросил майор.
- А чего хитрого?
- На язык ты не больно горазд. У вас что, все там такие?
- Да вроде.
- Дать бы ему снайперскую винтовку,- сказал начальник штаба.
- Винтовка есть, товарищ майор,- приложил ладонь к козырьку Истру.
- Добро, пусть дерзает. Думаю, это будет именно то, что надо...
Возражать Силаев не стал, да и духу у него не хватило б. Не мог же он вот так, прямо признаться, что родившийся в тайге сын охотника-промысловика не только в глаза не видел оптического прицела, но и нарезное оружие держал в руках лишь при стрельбе из малопульки в небольшом школьном тире. Была у него берданка шестнадцатого калибра.
В конце лета ходил он с ней иногда на болото быть уток, но баловался ружьишком нечасто, потому что когда через их места валом шла перелетная птица, гнездовавшаяся в таймырской тундре, ему уже пора было уезжать к бабке Феодосии Федоровне на культбазу. При фактории, где жили родители и две замужние сестры, никакой школы не было.
Да и где было заниматься серьезной охотой?
На промысел отец уходил только в начале зимы, когда таежные речки и мари сковывал креп кий лед. Брал с собой двух рыжих эвенкийских лаек - Тайгу и Яра, а на горб - мешок муки, да котомку с солью. Уходил далеко на зимовья. Бродил на лыжах по кедрачам, по еловому краснолесью с винтовкой, промышлял куницу, белку, а иногда и соболя. Правда, в последние годы соболь попадался все реже, и отец побаивался, как бы этот ценный зверь вскорости и вовсе не перевелся в тамошних исконных местах.
До окончания четвертого класса Федя Силаев каждую зиму проводил на Культбазе, до которой от фактории было добрых полтораста километров.
Потом перебрался к дядьям в Енисейск, учился в семилетке. Звезд с неба не хватал, считался тугодумом. Из-за этого дважды оставался на второй год. Но уж если что входило в его сознание, то задерживалось там прочно. А летом, когда Федя приезжал домой на каникулы, отец охотой не занимался, помогал матери по хозяйству. Вместе с отцом Федя чинил крышу, ладил новый забор, ездил на старую речную заимку косить сено для пегой коровы Насти.
На сенокос обычно выезжали затемно. Там кипятили на костре чай, ждали рассвета. Иногда Федя уходил по косе к самой лесной закраине.
Как обычно, увязывалась за ним общительная и отзывчивая на ласку Тайга. Взрывая когтями сырой песок, она мчалась впереди, остроухая, с поднятым по ветру носом. Возбуждаясь, Тайга отрывисто взлаивала, как щенок, играющий в верховую слежку. Потом садилась и нетерпеливо ждала его, шевеля серповидным хвостом.
Медленно текло время. Светлая полоска на востоке начинала постепенно зеленеть, делаясь похожей на тихую заводь. Одна за другой гасли звезды.
Казалось, они не гасли, а таяли, как тают весной хрупкие льдинки. Топкое моховое болото, подковой огибавшее заимку, превращалось в округлое озеро, до краев наполненное парным молоком. Старые осины, словно фигуры рыболовов в огромных накомарниках, замерли по пояс в страмной молочной воде. Легкие перистые облака подкрашивались бледно-розовым брусничным соком. Зудел над головой докучливый гнус. Туман, прежде лежавший на болоте плотным покровом, теперь начинал клубиться, принимая самые причудливые очертания.
Отдельные клочья его воровато перебегали через косу и прятались за кустами. Бесшумно скатывались с листьев капли холодной росы. Пахло торфяником, речной свежестью и дымком отдаленного костра.
На душе было празднично и светло. Начало нового дня Федя воспринимал как собственное рождение. Это чувство было тем сильнее, что по складу своего характера он ни с кем не мог разделить его. Он вообще был необщительным и малоразговорчивым парнем. Возможно, эта замкнутость была унаследована от предков-охотников.
Ведь у них умение молчать шло по одной цене с сухим порохом, твердой рукой и верным глазом. Однако все это не мешало пареньку живо чувствовать свое единение с окружающим миром. Он даже несколько раз пытался писать, передать на бумаге свои ощущения и мысли, но пока ничего путного из этого не получалось.
В отличие от большинства людей он воспринимал окружающее не целиком, не панорамно, а как бы дробно, в деталях. Бабушкин дом на Культбазе был не просто бревенчатой избой-пятистенкой. Прежде всего, это были запахи. Уютный дух сдобного теста, лампадного масла и сохнущих на печке катанок - особый запах мокрой шерсти. А кедровник на увале невдалеке от фактории, куда огольцами они бегали выбывать из шишек орехи, Федя восстанавливал в памяти через звуки, хотя запахов в нем было хоть отбавляй. Лес этот никогда не шелестел в отличие от березняка или осинника. В острых хвоинках, в мощных колоннах стволов ветер тихо посвистывал, а иногда звенел примерно так же, как звенит в туго натянутых телеграфных проводах. Даже снег, как ни странно, был связан у него именно со звуками: с хрустом под ногами в мороз, с дробным постукиванием о стекло во время пурги и с мелодичным треньканьем в первые дни апрельской капели.
После седьмого класса Федя не захотел учиться дальше, но возвращаться в факторию не имело смысла. Маленький Енисейск казался ему тогда единственным окошком в огромный неведомый мир. Он поступил учеником слесаря в судоремонтные мастерские, подрабатывая грузчиком на речной пристани.
В местах, где прошло раннее детство Федора Силаева, надолго задержались старые, оставшиеся от дореволюционной поры названия. Все эти фактории, заимки и зимовейки, мало что говорящие жителю города или выходцу из Центральной России, были естественны для коренных сибиряков, особенно в глубинке. Когда-то факторией называлась торговая контора, обычно иностранная, куда эвенки и русские промысловики сдавали пушнину в обмен на продукты, порох и мануфактуру. Теперь это название применялось по отношению к кооперативном заготовительным пунктам и к небольшим, возникшим вокруг них поселениям.
В борьбе с суровой природой обитатели фактории обособлялись в изолированные, устойчивые сообщества людей, обладающих хладнокровием и отчаянной решимостью в критических ситуациях.
И если судьба отрывала такого человека от родных мест, качества эти нередко задерживались в его потомках вплоть до третьего поколения...
...Федя Силаев выбрался на площадку последним. Шония, старшина и ординарец Повод уже развьючивали лошадей.
- Студент, чого рассився? - прикрикнул на Другова старшина Остапчук.- Понабралы сачкив, доси обмотки мотать не навчився.
Другов сидел на кочке и бинтовал тощую голень побуревшей от солнца и пыли трикотажной обмоткой.
- Ладно,- примирительно махнул рукой командир роты,- пусть сходит к тому балагану, посмотрит, что там за бревна. Может, труха одна.
Покончив с обмотками, боец легко вскочил с кочки и едва удержал равновесие. Груз, который в течение всего пути отчаянно тянул его назад, приучил Другова чуть сгибаться, уравновешивать силу тяжести наклоном корпуса. И теперь, освободившись от ноши, он ощущал себя словно бы в невесомости. Казалось, оттолкнись посильнее - и воспаришь над долиной Эки-Дары подобно птице.
- Да не валите все в кучу,- подошел к лошадям Истру. - Продовольствие отдельно, боеприпасы отдельно. Силаев, помогите лейтенанту развьючить гнедого. Там взрывчатка. Коней потом отвести на поляну и стреножить.
- С теми переметными сумами поосторожней,- предупредил Радзиевский,- там детонаторы.
Истру дотронулся до плеча Шонии.
- Что это за пик справа от перевала? - спросил он, показывая на величественную остроконечную пирамиду, возвышавшуюся над остальными вершинами. Ее белизна слепила.
- Пшыш. Ближайший четырехтысячник,- ответил сержант, разгибая спину.- Почти четырехтысячник. Считают, метров двести недобрал.
Мешки, набитые желтыми брусками тринитротолуола, похожими на печатки хозяйственного мыла, Силаев волоком тащил к тому месту, на котором указал ему Радзиевский. Истру вытягивал из-под вьюков тяжелые ломы, пили, топоры, кирки и лопаты. Шония снял с лошади какую-то непонятную штуковину, отдаленно напоминающую миномет - обрезок четырехдюймовой трубы, у которого с одной стороны был приварен стальной фланец.
- Что это? - спросил Костя.- Новое секретное оружие? - Его желтоватые, чуть навыкате глаза с недоумением уставились на диковинный предмет.
- Самовар системы Радзиевского,- усмехнулся старший лейтенант,- заменяет рацию и полевой телефон. В обращении прост, как кувалда, и надежен, как лом.
Радзиевский, уловивший в словах командира роты легкую иронию, тоже усмехнулся. Но что это была за усмешка! Вымученная, как гримаса боли. Странный все-таки человек этот лейтенант.
Вернулся Другов. Подбежал к командиру роты, вытирая лоб вывернутой наизнанку пилоткой.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить: бревна как новенькие, только почернели немного.
Истру молча кивнул, и Другов тут же бросился помотать Силаеву. Вдвоем с Федей они подтащили третий мешок с толом к неширокому проему в скальной гряде, образовавшемуся от выветривания и размыва вертикальных пластов черного сланца.
И тут Кирилл Другов остановился, чуть не задохнувшись от восторга.
На северо-западе, врастая в поднебесье, сверкал вечными снегами Аманауз. А здесь рядом выпирающие из седла скалы тускло светились красными и коричневыми мхами. Только Вислый камень одиноким отстанцем маячил чуть в стороне. Площадка возле него, на которой стоял Кирилл, обрывалась тремя большими уступами в пологую воронку ледникового цирка. Глубокая промоина под косым углом рассекала все три скальные ступени. По дну ее сбегала вниз едва заметная тропинка, терявшаяся в пестроте альпийского луга. Там густо росли
только травы-карлики, и от этого луг напоминал недавно подстриженный газон. Гребень хребта, двумя крыльями охвативший чашу цирка, ощетинился толстыми, изломанными плитами сланца, образовав что-то вроде естественного парапета. С левого крутого склона длинным языком сползал трещиноватый ледник.
Плотный слежавшийся снег забыл узкую теснину в скалах, и из-под его заледеневшей толщи неслышно отсюда вырывался буйный поток, кипевший среди бараньих лбов и в небольших водопадах. Дальше виднелось кривое редколесье, а за ним темно-лиловой, почти черной гранью вставал окоем хвойных лесов. В горизонте здесь не было привычной акварельной размытости. Это создавало ощущение прозрачности и глубины. Очертания хребтов, переходы цветов и оттенков воспринимались четко и резко, как на детской аппликации.
- Не люблю оци горы,- вздохнул за спиной Другова старшина. Он отдыхал, по примеру Шонии скинув ремень и расстегнув гимнастерку.- Зажало тэбэ, як у том гробу. Ниякого простору душе.- Его коротко постриженные рыжеватые усы презрительно топорщились.- Ото степ... Грудь сама дыше!
- Ничего ты не понимаешь, Остапчук,- метнул на него гневный взгляд Костя.- Я в вашей степи, э-э, чувствую себя маленьким и несчастным, как потерянный на базаре ребенок. Равнина, она, понимаешь, пугает. Это та же бесконечность, Ночью в небо смотрел, да? Страшно было?
- Страшно? - Остапчук расхохотался громко и искренне.- Страшно... Страшно, колы ведмидь на тэбэ прэ, а у тэбэ колун або полино замисть винтовки. Силаева спытай, вин знае... А нэбо що, там зирки, як свичечки, и мисяць, як той рожок.
- Рожо-ок! - Костя даже сплюнул с досады.- Темный ты человек, Остапчук.
- Но-но, сержант Шония! - Старшина расправил плеча и даже как-то горделиво подбоченился.- Не забывай, с кем говоришь.- Он пощелкал по своей петлице с четырьмя треугольничками.- И ворот застебни. Тоже той... начальник караула, пример бойцам подаешь...
В этом споре Другов разделял точку зрения сержанта. Степь всегда нагоняла на него скуку. Горы выглядели куда разнообразнее и красочнее. В них была объемность, высота и глубина - то самое третье измерение, которого не знали равнины.
После обеда и короткого отдыха принялись за дело. Радзиевский не спеша обошел нависающую над тропой скалу, то и дело останавливаясь и что-то прикидывая в уме. Он оглаживал скалу ладонью, словно ваятель нетронутую глыбу мрамора, отмечая что-то кусочком сланца на ее шероховатой поверхности.
- Это не гранитная скала,- заметил лейтенант, как бы рассуждая вслух.- Типичный порфирит, тоже крепкий орешек. Наша седловина образовалась из-за того, что сланец гораздо податливее этой породы и больше подвержен разрушению.
Приступив к своим обязанностям, Радзиевский обрел дар речи. Истру молча, с уважением наблюдал за его действиями. В темных глазах командира роты можно было прочесть живое любопытство.
- Взрывчатки хватит? - спросил он осторожно, точно боясь вспугнуть мысли сапера.
- Не в этом дело, - ответил Радзиевский.- Скалу надо положить так, чтобы она загородила тропу, легла на первый уступ. Иначе, если махина эта разлетится вдребезги и скатится вниз, работа наша не будет иметь никакого смысла. Все три места, где надо быть камеры для зарядов, я пометил.
Истру собрал весь небольшой отряд:
- Слушай приказ! Лейтенант Радзиевский, Остапчук и Силаев будут долбить ниши в скале. Я и Повод отправимся к балагану. Надо растащить его и перетаскать сюда бревна для штабеля. Что-то сгодится для блиндажа, что-то на дрова пойдет. Через два часа мы подменим Остапчука и Силаева. - Истру посмотрел на часы.- До захода солнца больше семи часов. За это время Шония и Другов произведут разведку долины на север отсюда. Необходимо найти места, удобные для лесного завала.
До этого мы не сможем взорвать скалу. После взрыва лошади в долину не пройдут. Не на себе же тащить весь инструмент. Пойдете налегке.
С собой ничего не брать, кроме оружия. Задача ясна?
- Так точно,- вытянулся Шония, эффектно вскинув руку к пилотке.- Разрешите выполнять?
- Другов, возьмите автомат Повода. Если судить по карте, настоящий лес отсюда в десяти - двенадцати километрах. Не забудьте, что в горах быстро темнеет. А впрочем,- махнул рукой Истру,- не мне вас учить, Шония горы знает.
...Пять человек стояли у Вислого камня и смотрели вслед двоим, спускавшимся вниз по узенькой тропке. Они были уже далеко, и фигурки их казались отсюда неправдоподобно маленькими. Пологий северный склон стелил им под ноги пестрое многоцветье альпики, словно бесценный ковер...
Журнал «Юность» № 10 октябрь 1976 г.
Тройной заслон
Trackback(0)
 |
Тройной заслон Часть 3
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed