|
В пихтовом лесу стоял зеленоватый дымный полумрак. Солнечные лучи раскаленными спицами прожигали толщу густого лапника.
Здесь было торжественно, сумрачно и пахло ладаном, как в старом кафедральном соборе.
По узкой, битой тропе шли семеро: двое уверенно шагали впереди, четверо, изрядно поотстав, вели под уздцы тяжело навьюченных лошадей, а замыкающий придерживал за ремень висевшую не по-военному, стволом вниз, самозарядную винтовку с оптическим прицелом.
Кроме него да еще одного бойца, что тащил на плече ручной пулемет Дегтярева, весь отряд был вооружен автоматами. Тропа круто забирала в гору, и люди шумно дышали.
Сказывались и затяжной подъем и непривычка к высоте. К тому же все они были обвешаны туго набитыми вещевыми мешками, скатками, гранатами и котелками.
Старший лейтенант Истру, невысокий, по-девичьи изящный, старавшийся идти в ногу с рослым проводником, задумался.
Это не мешало ему, однако, внимательно следить за тропой, за ее замысловатым серпантином. Он слышал, как спотыкаются уставшие лошади, но не спешил с привалом, ждал, когда кончится этот угрюмый лес, поросший голубым лишайником. Оттуда, с опушки, можно будет, наконец, оглядеть местность на много километров вокруг.
На старшего лейтенанта была возложена не совсем обычная задача. Предстояло подняться на перевал, завалить обходную тропу, сделать ее недоступной даже для вьючного осла, не говоря уж о лошади. Там было приказано оставить троих наблюдателей, обеспечив с ними надежную связь.
Но как ее установишь, если от заставы до перевала около десяти километров напрямик, как говорится, по птичьему следу, а в распоряжении Истру нет и метра телефонного кабеля? Все давно расписано и роздано. Зрительная связь на таком расстоянии да еще при туманах, которые теперь, в конце лета, наверняка участятся, тоже не внушала надежды. Неожиданно выручил инженер Радзиевский, присланный к нему из полка. Мужик оказался не просто изобретательным. Это был гений, новоявленный Эдисон! Во всяком случае, как считали в штабе, круг его интересов и познаний не имел границ.
Строго говоря, пастушью тропу там, на высоте двух тысяч семисот метров, назвать перевалом можно было лишь с определенной натяжкой.
На карте-двухверстке он был обозначен как труднопроходимый и официально именовался Правым Эки-Дарским - по названию ущелья, где стояла сейчас рота. Местные охотники и пастухи окрестили его по-своему-Вислым камнем. Разведчики доносили, что там над тропой нависает огромная гранитная скала.
В те дни военная обстановка на Северном Кавказе складывалась как нельзя хуже. Перевалы, по сути дела, не были подготовлены к обороне.
А те немногочисленные укрепления, которые в начале года сооружали в горных проходах, снесло первым же паводком. Недальновидность кое-кого из высокого начальства раздражала Истру. Он был грамотным кадровым командиром и понимал многое из того, о чем прямо не говорилось в приказах командования и официальных сводках. Еще до вторжения гитлеровцев на Кубань все оборонительные усилия были направлены на защиту береговой линии. Опасность высадки вражеского десанта с моря казалась тогда наиболее вероятной. Но когда наши войска попятились к Ростову, разве не самое время было подумать о том, что Кавказский хребет должен стать для врага непреодолимой преградой?
Еще в конце июля им зачитали приказ Верховного Главнокомандующего, строжайший приказ - «Ни шагу назад!». Вот тогда-то из резервных частей, из строительных батальонов, из народного ополчения, черт знает из чего еще нужно было наскрести людей и грамотно организовать инженерные работы. Не теряя ни одного часа! А занялись этим только теперь, почти месяц спустя, когда вверх по долинам отходят последние, разбитые, измотанные части, когда враг наступает на пятки, когда на подступах к главным перевалам уже завязываются бои.
Разумеется, старший лейтенант понимал и трудности, возникшие перед командованием армии.
Фронт растянулся на полтораста километров от Белореченского до Клухорского перепала. Части недоукомплектована людьми, оружием, боеприпасами, туго с продовольствием. А тут еще того и гляди полезут турки. Один знакомый командир, вернувшийся недавно из Кутаиси, рассказывал под большим секретом, что там бродят слухи, будто на границе, за Чорохом, сконцентрировано около двух десятков турецких дивизий. Так что курок взведен, и остается только гадать, когда же современные янычары надавят на спусковой крючок.
Рота старшего лейтенанта Истру насчитывала всего тридцать семь человек. Она расположилась на лесном кордоне, как раз там, где долина одного из притоков Бзыбы разделяется на два ущелья - Левую и Правую Эки-Дару. В народе это место называли метко, хотя и довольно прозаически - «Штанами». Штаб полка находился в восемнадцати километрах от кордона в древнем полуразрушенном монастыре. При общей растянутости фронта и глубине обороны это было еще терпимо.
По Левой Эки-Даре, одолев два крутых отрога, можно было выйти к Цагеркеру и Туманной поляне, а оттуда тропами вдоль хребта уже оставалось рукой подать и до Санчарских перевалов. Это направление считалось наиболее опасным, и поэтому Истру вынужден был направить туда основную часть людей.
Среднему комсоставу не были известны директивы Ставки, однако «солдатский телеграф» работал исправно, и для большинства командиров не оставалось секретом, что на важнейших горных перевалах командование намеревается создать прочные узлы обороны и защищать их любой ценой, на другие выслать крупные вооруженные отряды, а все эти Науры, Анчхи, Эки-Дары взорвать, завалить возможные подступы к ним.
И вот теперь люди шли к Вислому камню, в заоблачную высь, чтобы рвать скалы, валить лес за хребтом на северном склоне и потом оставить на водораздельной седловине заслон, который мог бы сообщать вниз о любых изменениях в обстановке и в крайнем случае не дать вражеским разведчикам и диверсантам проникнуть в наш тыл. Для этого из штаба полка прислали взрывчатку и гения пиротехники - лейтенанта Радзиевского, мрачноватого, неразговорчивого человека, у которого на левой руке сохранилось всего два крючковатых пальца -
большой и мизинец. Серые глаза его тяжело и холодно смотрели из-под сдвинутых бровей. Ранен лейтенант был, по всей видимости, давно, в начале войны. Об этом можно было судить по тому, как он ловко с такой рукой научился крутить цигарки...
Наконец впереди между стволами деревьев забрезжил свет, и отряд оказался на опушке. Сержант Шония, выполнявший роль проводника, стащил через голову ремень автомата:
- Привал, товарищ старший лейтенант?
Истру утвердительно кивнул и, прислонив свой автомат к дереву, скинул вещевой мешок, расправил узкие плечи.
Впереди, врезаясь в синюю высь, четко вырисовывались снежные вершины. Их ослепительная девственная белизна лишь кое-где была обезображена осыпями и пятнами сколков. Слегка тронутые осенней ржавчиной, простирались альпийские луга.
Невдалеке от опушки отдельными купами рос горный клен, строением кроны напоминавший средиземноморскую пинию, знакомую по картинкам в школьных учебниках географии. Созревшие плоды окрашивали его верхушки ядовитой, режущей глаз киноварью. Этот неожиданный отчаянно-красный цвет порождал у Истру ощущение смутной тревоги.
Совсем рядом забряцали удила, послышалась тяжелая поступь лошадей и прерывистое дыхание.
- Веселей ходи! - крикнул Шония.- Привал влево.- Он лег на спину, подложив под голову вещмешок и задрав ноги на сырую замшелую колоду.
Запахло примятой травой, кожей и влажными конскими потниками.
Истру вытащил из потертого чехла бинокль и поднес его к глазам. Торная тропа, по которой они шли все это время, сделалась менее заметной, и проследить ее даже при шестикратном увеличении было довольно трудно. Она вилась по левому берегу ручья, промывшего глубокое каменное ложе, потом перемахивала на другую сторону и начинала круто взбираться вверх по краю плотного фирнового снега на затененном склоне. А вверху, у самой седловины, где камень выпирал из земли наподобие исполинских надгробий, тропа окончательно терялась из виду. Это было дикое нагромождение скал, первородный хаос! Что-то подобное доводилось видеть в Крыму на Кара-Даге, когда перед началом войны Истру с женой ездили отдыхать в Судак. Это был последний отпуск. Где теперь тот Судак, где милая сердцу Одесса, в которой родился и вырос, где его жена и трехлетняя дочь Юлька?
С октября прошлого года он не получил от них ни единой весточки. Удалось ли им эвакуироваться, живы ли они?..
Хотя Истру и чувствовал себя неуютно в незнакомых ему горах, он не мог не отметить ту, в некотором роде идиллическую картину, которую являл собой его маленький отряд, расположившийся на короткий привал. Это особенно бросалось в глаза после суматошной, лихорадочной обстановки, что царила в тылу, в прибрежных городах и поселках, где днем над мастерскими не угасали молнии электросварки, а в кузницах сутки напролет стучали и
звенели по наковальням тяжелые молоты...
- Харчи берегты трэба,- послышался рядом голос старшины Остапчука.- О так, хлопче.
Истру оглянулся и увидел красноармейца Силаева, который неохотно опускал кинжальный штык, жадно занесенный над банкой сгущенки.
- Режим экономии,- поучал старшина.- Терпи трохи пока...
- Пока что? - прищурился боец Другов. Это они с Силаевым и Шонией входили в тройку наблюдателей, которым предстояло остаться на перевале. Лейтенант Радзиевский бросил на парня испепеляющий взгляд.
- Пока не кончится война,- резко, с железными интонациями в голосе заметил он.- Вот так: пока не кончится.
Истру подошел к своему ординарцу со странной фамилией Повод и знаком показал, чтобы тот убрал сухари, которые начал было выкладывать на плащ-палатку.
- Внимание! - Поднял руку старший лейтенант.- Отдыхаем четверть часа. Груз оставить на вьюках, Подпруги не отпускать. Силаеву вести наблюдение за тропой. Пока можно попить. До перевала пять тысяч метров по горизонтали и около тысячи вверх.
Это последний рывок. Осилим горушку - будем отдыхать, будем обедать. Все, в том числе и кони.- Он перевел взгляд с ручного пулемета на щуплую фигуру Другова и добавил: - Пулемет пристройте на вьюках. В нем добрых полпуда, подъем слишком крут.
Другов взял маленькое брезентовое ведерко и побрел за водой. Зачерпнув из ручья, он сделал несколько глотков, мотнул головой, замычал: «Лед!»
Выплеснул, снова набрал и подошел к лошади.
- Былы йодни ей цибарки не давать! - крикнул Остапчук.- Кони зморэни, аж у мыли.
Повод снова уложил продукты в мешок, нехотя поднялся и, забрав у Другова ведерко, пошел к ручью, чтобы напоить остальных лошадей. Другов тут же повалился на жесткую колючую подстилку из сухой пихтовой хвои рядом с Шонией и Силаевым, который приглядывал за тропой. Так и отдыхали двумя группками, только Радзиевский уединился на отшибе. Он снял сапоги и заново перематывал портянки.
Истру подсел к Остапчуку и с удовольствием вытянул ноги в хромовых сапожках, служивших, кстати сказать, предметом постоянного зубоскальства. Что и говорить, тридцать седьмой размер обуви - явление далеко не обычное в солдатской среде. Таких кирзовых сапог и не подберешь. Вот и приходится щеголять в хроме.
Старший лейтенант оглянулся на Радзиевского, который старательно разглаживал складки на портянках, потом перевел взгляд на бойцов заслона и усмехнулся про себя. Разве не странно, что эти ребята, прибывшие несколько дней назад и не успевшие даже свести настоящего знакомства, жмутся друг к дружке. Что же их сблизило теперь?
Приказ оставаться на перевале? Единство поставленной перед ними задачи? Нет, видно, сама судьба уже обособила этих людей, предчувствие того общего, что ждет их в будущем, чего не поделишь - это твое, это мое. Теперь у них все спаяно - и жизнь и смерть, все неделимо, все на троих.
Журнал «Юность» № 10 октябрь 1976 г.
Тройной заслон
Trackback(0)
 |
Тройной заслон Часть 1
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed