|
Читать предыдущую часть
В судьбе нашей газеты совершенно особое место занимал Саша Крупицын - помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу. Он был как бы постоянным нашим шефом, любил дивизионку, ее сотрудников, сам часто писал заметки, а еще чаще «наводил» нас на след настоящих героев, по обыкновению всегда очень незаметных и скромных людей.
Гвардии капитан Александр Крупицын принадлежал к числу людей, без которых никак не обойтись на белом свете.
Более того, нам иногда казалось, что без Саши Крупицына и сам-то белый свет не существовал бы, а если и существовал, то едва ли на нем было бы столько солнца, тепла и всякой другой благодати.
Вероятно, мы, по извечной слабости всех влюбленных, малость преувеличивали, но одно было несомненно: ежели мир с грехом пополам как-то еще и обошелся бы без Крупицына, то наша «непромокаемая и непросыхаемая» дивизия никак уж не могла обойтись без Сашки.
Подчиняясь суровым и грозным фронтовым законам, люди приходили в дивизию и уходили из нее; павшие в бою уходили навсегда, нередко не успев оставить хотя бы короткой памяти о себе; раненые возвращались, но не часто - гораздо чаще их направляли в другие соединения, даже на другие фронты. Словом, это было обычное кровообращение любого воинского организма, которому подвластны все, все, кроме тех немногих людей, которые как-то умудрялись не подчиняться этому закону.
Не подчинялся ему и Саша Крупицын - он был в дивизии всегда. И очень хорошо делал, что не подчинялся. Иначе в дивизии вдвое меньше было бы солдатских улыбок, крепких рукопожатий, задушевных бесед и добрых песен в землянках и блиндажах.
- Ты, Сашка, словно бог. Тебя ми одна пуля не берет, - говорили ему офицеры.
- Бог и есть, только комсомольский, - отшучивался Крупицын, набивая полевую сумку бланками комсомольских билетов (он готовился к очередному рейсу на передовую для вручения их принятым в ряды комсомола воинам).
Крупицын был человек веселый и даже озорной. Это понимал всякий, взглянув на его курносую физиономию, встретившись с его широко поставленными, какими-то дымчатыми глазами, коим вовсе противопоказано быть грустными.
И все-таки глаза эти бывали грустными, и довольно часто,- это после очередного боя, когда с передовой к нему возвращались недавно выданные им же самим билеты. В такие дни Саша надолго уединялся в своем блиндаже и так же, как его друг фотограф Валя Тихвинский, все перебирал и перебирал чуть вздрагивающими пальцами стального цвета книжечки, и ему даже казалось, что он чувствует теплоту рук их владельцев, тех, которым он, Крупицын, говорил свои горячие короткие речи, которых хлопал по плечу и которых уже никогда больше не увидит.
А к вечеру, с неизменной полевой сумкой, вместе с Валькой Тихвинским вновь уходил на передовую, беседовал с комсоргами, учил их, может быть, самому трудному на земле: как с помощью нескольких нехитрых, немудрящих слов воспламенять людские сердца.
Занятый своими делами, молодой и, в общем-то, довольно беспечный, сам Крупицын, конечно, и не подозревал, что в дивизии к нему так все привыкли, что не мыслят даже существования этой дивизии без него.
Выдав комсомольский билет солдату, Крупицын уходил в другую роту и по дороге думал о том, как поведет себя солдат дальше. Может, пойдет к старшине роты, выпросит кусочек целлофана, бережно завернет новый комсомольский билет и еще долго будет держать его в горячих ладонях? Или приблизится к своему отделенному и тихо, пряча глаза, нетерпеливо спросит: «Скоро ли в наступление, товарищ гвардии сержант?». И гвардии сержант немало удивится, услышав такое от своего самого застенчивого, самого незаметного доселе и даже робкого солдата. Или, сменившись с дежурства у накрытого плащ-палаткой пулемета, быстро вернется в блиндаж и, запыхавшийся от волнения, станет рассказывать своим товарищам о беседе с Крупицыным и о том, как тот сразу же распознал, что у него на душе? Или, забыв про все на свете, тут же примется строчить письмо своей Наденьке, извещая ее о том, что стал членом ленинского комсомола?..
Вот ведь какие следы оставлял ты за собой в солдатских окопах, Саша Крупицын!
Однажды гвардии капитан Крупицын пришел к дивизионным разведчикам. Пришел в тот момент, когда они уже облачились в пятнистые маскхалаты и ожидали команды, чтобы отправиться в ночной поиск.
В этот поиск впервые уходил новенький, по фамилии Филипчук, взятый в разведчики из стрелков.
Саша сообразил, что могло быть на душе у человека, впервые отправляющегося во вражеский стан, и, подойдя к Филипчуку, спросил:
- Комсомолец?
- Комсомолец, товарищ гвардии капитан.
- Билет старшине сдали?.. Не сдали?.. Где он у вас, покажите.
- А зачем, товарищ гвардии капитан? - спросил угрюмоватый солдат, невольно коснувшись левой части груди.
Саша покраснел. Ему показалось, что молодой разведчик каким-то образом узнал о его, Крупицына, тайных мыслях: Саше очень хотелось, чтобы билет, с которым разведчик не хотел расставаться, был выдан ему не кем-нибудь еще, а им, Крупицыным. Саше всегда доставляло удовольствие видеть свою заковыристую подпись в комсомольских билетах, а сейчас - особенно...
- Я помощник начальника политотдела по комсомолу, - сказал Крупицым строже.
Филипчук быстро развязал верхние шнурки маскхалата, долго копошился под гимнастеркой и, наконец, извлек оттуда билет.
Это была уже довольно потрепанная книжка, выданная парню перед самой войной одним сельским райкомом.
Саша глянул на подпись и невольно поймал себя на том, что разочарован. Устыдившись, покраснел еще больше, потом попытался улыбнуться:
- Стало быть, со стажем?
- Так точно. Со стажем, товарищ гвардии капитан. Сам Парамонов, секретарь нашего райкома, вручал.
- Сам, значит, Парамонов? - почему-то переспросил Крупицын.
- Сам! - радостно подтвердил, сияя глазами, солдат. - Прямо в своем кабинете!..
Не зная отчего, но Саша почувствовал зависть к неизвестному для него Парамонову, а также совершенно уж непонятную обиду на солдата.
- Перед поиском документы полагается сдавать старшине, - холодновато заметил он.
- Это мы знаем, товарищ гвардии капитан. Только я упросил нашего старшину оставить билет при мне. Красноармейскую книжку сдал, а билет...
- А почему? - удивился Крупицын. - Это ж нарушение...
- Знаю, что нарушение. А не могу... без него...
- Так... ясно...- Крупицын долго и пристально смотрел на разведчика, не зная еще толком, как отнестись к этому факту...
Но на всякий случай сказал:
- Чтобы это было в последний раз.
- Що у последний раз, товарищ гвардии капитан? - переспросил солдат с сильным украинским акцентом, еще более смутив Крупицына.
- Ладно, я с вашим командиром поговорю, - поспешно вымолвил Саша, испытывая смешанное чувство досады и уважения к этому странному разведчику.
- Почему вы не взяли у Филипчука комсомольский билет? - спросил одновременно и командира и старшину Крупицын.
- Я было приказал, а он в слезы...
- Что?!
- В слезы, говорю, - подтвердил старшина. - Как же такой... в разведку?
- А вот поглядим...
С той поры Саша чаще обычного стал наведываться в разведроту. И чувствовал, что причиной тому - Филипчук, на счету у которого теперь уже было несколько приведенных им «языков».
Билет он по-прежнему не сдавал старшине при уходе в поиск, и это тревожило и Крупицына и командира роты. Конечно, последний мог приказать Филипчуку, и тот бы подчинился, но как потом он будет вести себя в поиске?
Саша вспомнил, как однажды ему приснилось, что он потерял комсомольский билет. От страха он мгновенно проснулся, схватил себя за грудь и испытал великую радость, ощутив билет под рукой.
Короче говоря, для Филипчука продолжали делать исключение: он уходил в разведку с комсомольским билетом. К этому в роте все привыкли, никто из солдат не сетовал на такое исключительное положение Филипчука - может быть, потому, что успели полюбить его.
И вдруг случилось несчастье.
Крупицыну позвонили из разведроты и сообщили, что из поиска не вернулся Филипчук, что разведчики уже несколько раз плавали через Донец, но найти Филипчука не удалось. И еще несколько раз переправлялся вместе с ними через реку Крупицын.
Филипчук пропал без вести.
Пришлось сообщить об этом и его родным.
А потом боль от этой потери, не единственной в роте, стала утихать, давая о себе знать все реже. О смерти говорить не хотелось: уж очень часто она сама напоминала о себе. Не говорили и о том, о чем все-таки все думали: а что с комсомольским билетом? Не достался ли он врагу?
Не объявился ли другой «Филипчук» где-нибудь в соседней дивизии?.. И ничего-то не подозревал «сам Парамонов», скрепивший когда-то своей подписью рождение нового комсомольца.
Об этом все думали, но молчали: уж очень тяжек был бы такой разговор...
Однако как ни мал человек, но и он, рано или поздно, отыщется в великом и бурном людском океане, не останется, в конце концов, безвестной отдельная судьба, где-то выйдет на поверхность нить, по которой будет разгадана тайна его исчезновения...
Филипчука обнаружили пехотинцы соседнего соединения во время разведки боем, произведенной в дневную пору, когда неприятель меньше всего ожидает нападения.
Проколотый немецкими штыками, лежал он вниз лицом в небольшой ложбинке, а над ним было высокое-высокое родное небо, да кружился ворон, так и не решившийся опуститься на растерзанное тело русского воина. Пехотинцы осторожно перевернули его вверх лицом и увидели между полуоткрытых губ, в плотно сжатых зубах, не то кусок кляпа, не то кусок глины. С трудом разжав мертвый рот, они вытащили комок и только тогда поняли, что это не кляп, не глина, а изжеванный комсомольский билет...
Потом они нашли за отворотом пилотки крохотный листочек - с номером билета, с фотографией и фамилией убитого, с печатью и подписью Парамонова...
А потом увидели в виске пулевое отверстие. Поискали вокруг и нашли в траве уже покрытый ржавчиной пистолет «ТТ».
Вот и все. В дивизионке о Филипчуке появилась заметка за подписью А. Крупицына. В ней не было подробного описания подвига. Его свидетелем был только враг, а враг уничтожен: Так что нет свидетелей... И, видимо, Крупицыну не хотелось бедной своей фантазией и неточным описанием оскорблять и сам этот подвиг и память совершившего его. Добавим лишь, что найденный за отворотом пилотки листочек, проделав долгий и извилистый путь по штабам и политотделам, добрался, наконец, до Саши Крупицына, и тот уже не расставался с ним до конца войны.
- А после войны, - тихо и взволнованно говорил он нам, - мне бы очень хотелось отыскать этого Парамонова... Я б ничего не сказал ему. А просто обнял бы его... и все. Какой он из себя, этот Парамонов, как вы думаете?..
Подхлестнув свое не очень-то богатое воображение, мы начинали рисовать на свой лад образ безвестного нам секретаря райкома ВЛКСМ. У каждого из нас он, разумеется, получился свой и по-разному большой и хороший человек, но у Юрки Кузеса - самый красивый и добрый.
Изменился малость и Саша Крупицын. Не столь уж часто бывали теперь озорными его дымчатые, широко поставленные глаза. Вручая комсомольский билет, он уже степенно и четко выводил свою подпись, подолгу всматривался в лицо нового комсомольца, как бы стараясь запомнить на всю жизнь, и не спешил уходить от него.
Один раз он услышал, как кто-то в соседнем окопе проговорил:
- А мне сам капитан Крупицын вручил билет!..
Вернувшись к себе, Саша долго не мог найти места: хотелось что-то немедленно сделать, куда-то пойти, что-то совершить... Но он ничего нового и необычного так и не придумал.
Как и всегда, взял свою сумку и быстро зашагал в сторону переднего края.
Помнится, вскоре мы получили от него великолепную корреспонденцию.
Продолжение читать здесь
Дивизионка
Trackback(0)
 |
«Сам Крупицын...»
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed