|
Я не ошибся - у меня оказалось воспаление легких. Через несколько дней разрешили вставать: видимо, подействовали порошки и микстуры. И, конечно, уколы.
Дом, в котором находилась больница, был старой постройки - с коридорами и тупичками, не имеющими окон. Туда выходили топки печей, покрытых белыми изразцами. Дядя Петя часто прикладывал к ним руку и сокрушался:
- Зима на носу, а у меня уголь недополучен и саксаула всего четыре кубометра - только на титан.
Ходил он медленно, приволакивая правую ногу. Каждый день просился на выписку, объяснял врачам, что у него разных дел невпроворот, но они почему-то медлили. Отойдя к окну, подолгу разглядывали рентгеновские снимки, ощупывали его грудь, спину и беспрерывно спрашивали:
- Больно?.. А тут?..
Дядя Петя неизменно отвечал:
- Чуйствительно.
Мне тоже надоело в больнице, но я не торопил врачей: ибо пока не решил, что делать после выписки,- ехать в Ташкент или остаться в Ашхабаде; и - это, пожалуй, было самым главным - еще раз хотелось увидать Алию: я уверял себя, что влюбился в нее по-настоящему. Во время смены дежурства слонялся по коридорам и тупичкам, надеясь встретиться с ней, но каждый раз приходили другие сестры. Я не выдержал и спросил дядю Петю, почему до сих пор нет Ашимовой.
- Она раз в неделю дежурит,- ответил он,- с воскресенья на понедельник. Отсюда прямо в институт бежит - на врача учится.
Я стал вспоминать, какой сегодня день, и дядя Петя, усмехнувшись по обыкновению, сказал:
- С утра суббота была. Завтра жди.- Вздохнул и добавил: - Ничего у тебя не получится - жених у нее есть. Сам его видел: ладный парень, ихней же нации, с усами, старший лейтенант. Она, слышал, еще в детстве с ним обручена. У магометян с этим делом строго. Потому совет мой: не мозоль ей глаза и себя понапрасну не мучь.
Это сообщение раззадорило меня еще больше, но я решил скрыть свои чувства и, вильнув глазами, сказал, что Алия меня нм капельки не интересует.
- Соврал! - Дядя Петя снова усмехнулся, провел рукой по волосам, покрутил на пижаме пуговицу.- Что ж я, по-твоему, дурак? Шестой день за тобой наблюдаю и вижу, как ты шею тянешь, когда дверь отворяется. Увидишь, что не она, и вянешь, как лист осенью.
За шесть дней я привык к дяде Пете. Пока мне не разрешали вставать, он почти все время проводил в палате, оберегая меня от назойливых расспросов Сайкина и Козлова - людей действительно неприятных, занятых пересудами, от которых разламывалась голова. Несколько раз я собирался нагрубить им, но дядя Петя останавливал меня взглядом.
Козлов и Сайкин держались все время вместе. И были похожи друг на друга - коренастые, с широкими скулами, выдвинутыми подбородками. Только волосы у Сайкина были русые, а у Козлова черные, с проседью. Часто вспоминали военные годы, утверждали, что согласились бы воевать всю жизнь - лишь бы не убило и не ранило бы.
- Я пять посылок с фронта отправил,- хвастал Козлов.
- А у меня промашка вышла,- уныло отзывался Сайкин.- Послал я, понимаешь, мыло, золотые вещицы в него вдавил - колечки и прочую ценность, а жена, дура, взяла и снесла мыло на базар. Не поняла, чертова кукла, намека, который я в письме сделал. А в открытую написать побоялся - цензура.
- Поделом тебе! - не выдержал дядя Петя.
- Брось прикидываться, старый! - вспылил Сайкин.- Сам, небось, трофеями «сидор» набивал, а теперь недоумка из себя корчишь.
- За всю войну два трофея добыл,- спокойно сказал дядя Петя.- Вот эту бритву,- он достал из тумбочки отделанную перламутром бритву,- да зажигалку. И ту на базар снес, когда врачи курить отсоветовали.
- Врешь! - не поверил Сайкин.
- Чего мне врать-то? - откликнулся дядя Петя.- Ты не замполит, а я уже не солдат.
- Ну и дурак, коли так.
Козлов молча кивнул.
...Узнав о скором появлении Алии, я разволновался, стал готовиться к встрече с ней: зашил дырку на халате, вымыл под краном тапочки из клеенки, пожалел, что нет гуталина и сапожной щетки - хотелось надраить тапочки, как драил раньше сапоги. Посмеиваясь, дядя Петя наблюдал за мной. Порывался сказать что-то и, наконец, посоветовал:
- Лучше волосья постриги - оброс, будто дьячок.
- Денег нет,- признался я.
- У меня займи. Останешься в Ашхабаде - отдашь, а нет-невелики деньги полтина.
Парикмахер-добродушный старичок на деревянной ноге, с облезлым чемоданчиком в руке - приходил в нашу палату два раза в неделю. Открыв дверь, спрашивал с порога: «Стричься-бриться будем?»
Сайкин и Козлов брились сами - у них были трофейные бритвы,- а дядя Петя, хотя и имел такую же, молча кивал парикмахеру и так же молча усаживался на стул, заткнув за ворот пижамы полотенце.
Старичок парикмахер был большим говоруном.
Разводя мыло в алюминиевой чашечке с помятыми боками, он сообщал городские новости, по-своему комментировал их. Чувствовалось, ему хочется поговорить, и дядя Петя не перебивал его. Но когда, намылив щеки и подбородок, старичок начинал править бритву, дядя Петя просил, кося на нее глазом:
- Поаккуратней брей, дед. Прошлый раз три пореза сделал.
- В прошлый раз рука дрожала, - оправдывался парикмахер.
- Лишку выпил?
Старичок конфузился. От него всегда попахивало сивухой. Маленький красный нос, похожий на свеколку, подтверждал: парикмахер любит выпить.
«Алкаш»,- сказал про него Козлов. «Слабый он,- возразил дядя Петя.- Один живет, как я».
Заняв у дяди Пети пятьдесят копеек, я рванулся к парикмахеру, когда тот появился на пороге:
- Стричься будем, дед!
Старичок отпрянул. С опаской поглядывая на меня, бочком втиснулся в палату, стуча деревянной ногой.
- Постриги его покрасивше,- попросил дядя Петя.
- Исполню.- Старичок кивнул.
Постриг он меня хорошо. Я то и дело выбегал в туалет, где над жестяной раковиной висело потускневшее зеркало...
За полчаса до смены дежурства вышел в коридор. Сел на старый, продавленный диван, обитый потертым, потрескавшимся дерматином. Этот диван доживал свой век в одном из коридоров, откуда хорошо были видны настенные часы с массивным маятником, входная дверь и столик сестер. Ночью, когда в отделении становилось спокойно, на диване дремали сестры. Дерматин сохранял едва ощутимый запах духов.
Пружины были слабыми: сев, я глубоко провалился, лицо находилось на уровне колен. Я откидывался на спинку, облокачивался на валик - все равно сидеть было неудобно. Решил походить по коридору, сделал несколько шагов и увидел Алию.
Еще утром я представлял себе, как мы встретимся, что я скажу ей, а теперь растерялся.
Алия была в нарядном платье - красные гвоздики на белом фоне. Густые, пышные волосы падали ей на плечи, и я пытался сообразить, как она уместит их под сестринской шапочкой.
- Добрый вечер,- сказала она.
- Добрый вечер,- спохватился я.
- Вот уж не думала, что вы так быстро поправитесь.- Алия улыбнулась.
Ее улыбка возвратила мне смелость, и я сказал, что она, Алия, мне очень понравилась.
- Правда?
Поговорить нам не дал Сайкин: встал на самом видном месте - ни вперед, ни назад. Хотелось крикнуть ему: «Проваливай!» - но я стеснялся Алии. Она тоже заметила Сайкина, направилась в кабинет, где переодевались врачи и сестры. Я проводил ее долгим взглядом и одновременно с Сайкиным вошел в палату.
Подмигнув Козлову, он сказал:
- Москвич-то, Вань, в Ашимову втюрился.
- Ну-у?
- Только что на мозги ей капал.
Козлов повернулся ко мне.
- Котелок у тебя, парень, не варит. Если персы узнают, что ты на нее виды имеешь,- не жить тебе, помяни мое слово.
- Факт,- подтвердил Сайкин.
Дядя Петя сбросил на пол худые ноги в коротковатых кальсонах с завязочками, схватил пижамные брюки, попрыгал на одной ноге, не попадая в штанину.
- Чего пристали к человеку? Вьюнош прост-таки поздоровкался с ней, а вы страх на него нагоняете.
Сайкин ухмыльнулся.
- Баб и девок хлебом не корми - дай им приятные слова послушать. Я перед женой, когда на выпивку деньги нужны, как дым расстилаюсь и не хуже соловья пою. Она, дура, уши развесит, а я...
- Сволочь ты! - не сдержался я.
- Что-о?
- Цыц, сукины дети! - гаркнул на всю палату дядя Петя.
Стало тихо. Потом Сайкин обрушился на дядю Петю:
- Раскомандовался, хрен старый! Ты кто такой, чтоб командовать, а? Я на погонах по три лычки носил, а у тебя ни одной не было!
Козлов, сочувствуя Сайкину, все же посоветовал не связываться, сказал, что дядю Петю уважает главврач, что он старику поверит, а не им.
Сайкин вполголоса выругался. Поманив Козлова пальцем, вышел вместе с ним.
- Горяч ты больно,- обратился ко мне дядя Петя.- Я же объяснял тебе - ушибленные они. Что-то спортилось в них. Машины, и те ломаются, а люди и подавно...
После отбоя, когда Сайкин и Козлов заснули, я надел халат, подцепил босыми ногами шлепанцы и направился к двери.
Алия сидела за столиком, спиной ко мне. Свет от настольной лампы падал на раскрытую «историю болезни». Матовый колпак равномерно рассеивал его, создавая располагавший к задушевной беседе полумрак.
Я смотрел на Алию до тех пор, пока она не обернулась.
- Можно посидеть с вами? - храбро спросил я.
- Пожалуйста.- Алия показала на свободный стул.
Я сел и тотчас начал говорить. Понимал - получалось складно. Я ничего не приукрашивал, хотя и не рассказывал подробно о том, что было в моем недалеком прошлом. Чутье подсказало: мои похождения насторожат Алию. Потом я вспомнил фронт. Возникли лица однополчан, бои, в которых я участвовал и после которых наступали минуты прощания с теми, кто недавно тоже мечтал о будущем. Ощутил неприятный холодок и мгновение спустя - буйную радость оттого, что я вопреки всему живой! На краю стола лежала какая-то книга.
- Можно посмотреть?
Алия кивнула.
«Александр Блок. Избранное» - увидел я и прочитал на память:
Твое лицо мне так знакомо,
Как будто ты жила со мной.
В гостях, на улице и дома
Я вижу тонкий профиль твой.
Твои шаги звенят за мною,
Куда я не войду, ты там.
Не ты ли легкою стопою
За мною ходишь по ночам?
- Вы любите Блока? - оживилась Алия, когда я дочитал стихотворение до конца.
- Очень! Но Маяковского больше. Это мой любимый поэт.
Алия кинула на меня быстрый взгляд.
- Между прочим, вы немножко похожи на Маяковского.
Я воспринял это без удивления. О том, что я похож на Маяковского, мне уже говорили: на фронте - командир нашего взвода лейтенант Метелкин, бывший преподаватель литературы; в госпитале - молоденькая медсестра.
- Прочитать вам Маяковского?
- Только вполголоса.
Я продекламировал «Тамару и Демона». Это прекрасное стихотворение я несколько раз читал в госпитале на концертах художественной самодеятельности, и всегда с успехом. Слова: «Ну что тебе Демон? Фантазия! Дух! К тому ж староват - мифология»,- произнес с особой выразительностью - вспомнил вдруг о старшем лейтенанте с усами.
- Моя сестра тоже любит Маяковского,- сообщила Алия, когда я кончил читать.
- Значит, у вас есть сестра? А еще кто у вас есть? - Старший лейтенант застрял в мозгу, как заноза в пальце.
- Мама.
- А отец?
- Умер, еще до войны.
Я помолчал.
- И больше никого нет?
- Почему? Дядя есть, тетя, двоюродные братья...
- И еще жених, он старший лейтенант и носит усы! - воскликнул я.
Алия вскинула голову. Прядь выбилась из-под шапочки, глаза стали сердитыми, румянец на щеках погустел, на лбу появились морщинки.
- А еще что сообщили вам наши няни и сестры?
- Это не они.
- Женщины в этой больнице, как повсюду!
- Это не они,- повторил я.
Не хотелось обижать Алию, но я не собирался выдавать дядю Петю. Он сообщил о существовании старшего лейтенанта из самых добрых побуждений.
Алия убрала волосы под шапочку.
- Этот человек не ошибся. Только...
Жених не нравится ей, вдруг решил я. Как всегда, меня выдало лицо.
- Чему вы улыбаетесь? - строго спросила Алия.
- Жених не нравится вам!
- Почему?
- Мне так кажется.
- Людям очень часто кажется не то, что на самом деле!
Сразу стало грустно. Алия заметила это, рассмеялась, попросила рассказать о Москве.
Вначале я вытягивал из себя слова, потом разошелся. Говорил о том, о чем рассказывал однополчанам: о Красной площади, о Большом театре, куда до войны меня часто водила мать. Вспомнил первые годы войны - огромный цех, наполненный гулом станков, где я был разнорабочим, школу, которую так и не удалось окончить. Вспомнил уроки литературы, сочинения, которые писал. Мои сочинения хвалила преподавательница, часто зачитывала их перед классом. И добавляла: «За содержание - отлично с плюсом, за грамотность - посредственно».
Я с детства любил книги, много читал. После отца - он умер, когда мне было четыре года,- осталась приличная библиотека, составленная из произведений русской классики. Книги заставляли улыбаться, страдать, они открывали мне людей, в которых я верил, но которых не встречал в жизни. Впрочем, это не совсем так. Герасим из рассказа «Муму» напоминал мне нашего соседа - немого старика, кормившего всех бездомных собак, а фальшиво-ласковую спекулянтку с первого этажа я сравнивал с Аленой Ивановной из «Преступления и наказания».
Во время коротких передышек между боями лейтенант Метелкин подзывал меня, и мы толковали о литературе. Очень часто мы расходились в оценках и мнениях, но каждому из нас эти беседы были необходимы: они возвращали и меня и Метелкина в нашу прежнюю, довоенную жизнь, которая всегда оставалась в памяти и к которой мы тянулись сердцами...
- Вы хотели бы поступить в институт? - неожиданно спросила Алия.
- Разумеется! Только не примут меня без аттестата, я ведь не учился в десятом.
- Мой двоюродный дядя - директор Ашхабадского пединститута. Я могу поговорить с ним.
Я мысленно увидел себя студентом. Вспомнил, что Алия тоже учится, и сказал:
- Вы, я слышал, будущий врач?
- И это сообщили?
Незаметно мы перешли на «ты». Кто первый произнес это слово, не помню. Вначале мы смущались, когда выскакивало «ты», извинялись друг перед другом, потом освоились.
Мы договорились, что после выписки я пойду прямо к директору пединститута.
Хотел назначить ей свидание. Раньше я делал это уверенно, никогда не сомневался в успехе. А теперь вдруг оробел. Тихо спросил:
- Где и когда мы встретимся?
- Нигде и никогда,- так же тихо ответила Алия. Я не поверил.
- Нам не нужно встречаться,- добавила она.- Это ни к чему не приведет.
Журнал «Юность» № 7 июль 1976 г.
Верю
Trackback(0)
 |
Верю, часть 3
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed