|
В конце июня, когда окончилась сессия, мы стали собираться в путь-дорогу. Волков уезжал к сестре, Гермес - домой в Чарджоу, Самарин о своих планах ничего не сообщал, и мы не расспрашивали его, потому что давно убедились: что захочет, он и сам скажет, а что не захочет - как ни старайся, все равно не выпытаешь.
Я хотел навестить мать. Денег на билет не было, но это меня не смущало: решил ехать зайцем, как ездил раньше. Мне всегда удавалось вовремя ускользнуть от контролеров; я не сомневался, что доберусь до Москвы, хотя, быть может, затрачу на дорогу несколько лишних дней. Узнав, что у меня нет денег, Самарин предложил устроить складчину.
Я сказал, что обойдусь, знал: у ребят нет ни копейки в загашнике.
Перед самым отъездом Волков объявил, что он отчислен из института, в тот же день сдал кастелянше постельные принадлежности.
Покосившись на свою ржаво темневшую кровать, сказал осипшим от волнения голосом:
- Кранты!
- Дурная голова ногам покоя не дает,- отозвался Самарин.
- Не вороши сердце, лейтенант! - огрызнулся Волков.
Я вдруг подумал, что это дело можно переиграть, посоветовал Волкову забрать заявление.
- Нельзя,- возразил он.- Я уже на работу устроился - с двадцатого августа приступаю.
- Ты навещай нас,- с грустью произнес Гермес.
Он запихивал в чемодан свои вещи и делал это, как всегда, неумело - лишь бы крышка закрылась.
- Дай-ка,- не выдержал Волков и, отстранив Гермеса, склонился над его чемоданом. Выложил измятые рубахи, скомканные, будто побывавшие в коровьей пасти, трусы, носки и все прочее; протер влажной тряпкой дно, застелил его газетой и начал бережно укладывать в чемодан вещи, ворча с нарочитой строгостью: - Ну и неряха же ты, аж стыдно делается! Почти год с нами прожил и не научился порядку. В армию тебе надо! Схлопочешь десяточек нарядов вне очереди - научишься.
Я посмотрел на кровать Волкова.
- Ей-богу, плохо, что ты покидаешь нас!
- Не ной,- выдавил Волков и еще ниже склонился над чемоданом.
Зима тянется долго, осень тоже, а весна и особенно лето проходят, как скорый поезд мимо полустанка. Это я заметил еще, когда учился в школе. В первые дни каникул думал - впереди целое лето.
А в конце августа, когда дни становились короче и начинали опадать листья, охватывало уныние: скоро осень - моросящий дождь, голые ветки на деревьях, грязь на дворе, потом снег, холод, наросты льда на окнах, электрический свет по утрам и задолго до наступления вечера.
И во двор не выбежишь в одной рубашке и в тапочках на босу ногу. Нет, зиму я не любил. И осень тоже. Любил весну, лето, задумчивый шелест листвы, птичьи голоса, поляны, усыпанные ромашками и колокольчиками. Но самое главное - солнце, тепло. Может быть, именно поэтому после демобилизации меня потянуло на юг...
На этот раз лето тоже пролетело до обидного быстро. Но меня уже не пугала зима: я возвращался в Ашхабад. Чувствовал - соскучился.
Хотелось поскорее увидеть ребят. Втайне я продолжал верить, что встречусь и с Алией. Время не выветрило ее из памяти, как оно не выветрило и мою первую любовь. Иногда казалось, память дана мне в наказание. Как я обрадовался, когда, возвратившись в Ашхабад, узнал, что через несколько дней после моего отъезда Алия приходила в общежитие! Об этом мне сообщил Самарин - он уехал позже всех, а приехал первым.
- Почему ничего не написал мне? - тотчас спросил я.
- А куда, по-твоему, я должен был написать? - возразил лейтенант.- На деревню дедушке?
Я мысленно выругал себя за то, что не оставил Самарину московский адрес.
- Не грусти. Если вам суждено встретиться - встретитесь.- Он помолчал и добавил: - Только мой совет - выкинь ты ее из головы, так лучше будет.
Легко сказать - выкинь. Если бы я мог это сделать.
Обвел взглядом комнату.
- Гермес еще не приехал?
Я мог бы не спрашивать об этом: в комнате была застелена одна кровать - Самарина, а на остальных лежали рыхло скатанные полосатые матрацы со ржавыми отметинами.
- Как видишь.
- От Волкова тоже вестей нет?
- Пока нет. Но он уже вернулся.
- Точно?
Самарин не успел ответить - перед окном возникла Нинка, сильно похудевшая, совсем черная от загара. И уже не в гимнастерке - в кофточке с широким воротничком, украшенным красной вышивкой.
- Когда приехал? - спросила Нинка. Я определил по голосу - она рада мне.
- Только что.
- Все время в Москве был или выезжал куда-нибудь?
- Только в Мамонтовку - купаться, Нинка поправила выгоревшие волосы, с грустью произнесла:
- А я за все лето ни разу не искупалась. В Фирюзу собиралась, да все недосуг - работала.
- Где?
- В совхозе. За все лето на продукты самую малость истратила - на овощах и фруктах жила. Зато одежонку себе справила.
Я похвалил кофточку, Нинка заулыбалась.
- Фирюза, говорят, замечательное место,- сказал Самарин.
- Да, да,- подтвердила Нинка.- Кстати, знаете, что такое Фирюза в переводе на русский?
- Нет,- ответил я.
- Жемчужина! - объявила Нинка и предложила в ближайшие дни съездить в это местечко.
- Идет! - сразу же согласился я.
- Надо Гермеса и Волкова подождать,- сказал Самарин.
- Правильно! - снова согласился я.
Обращаясь к Самарину, Нинка произнесла:
- Сегодня опять Волкова видела. Хотела подойти, да постеснялась.
- Чего?
- Он не один был - с той, с которой в прошлый раз его встретила.
- С Таськой? - воскликнул я.
Нинка сказала:
- В прошлый раз он нас не познакомил. В положении она. Если присмотришься - заметно.
- С Таськой! - уверенно заявил я.- Выходит, опутала она его. Теперь хоть так крути, хоть этак - не отвертится.
- Волков сумеет,- возразила Нинка.
- Зря на него наговариваешь,- заступился за товарища Самарин.- От своего ребенка он не откажется.
- Значит, считаешь, распишется?
- Этого утверждать не буду. Хомут на шею Волков вряд ли наденет. Но своего ребенка признает.
- А толку что?
- Помогать будет.
Нинка усмехнулась.
- До поры до времени.
- Это все от совести зависит! - твердо сказал Самарин,- А у Волкова она есть.
Было жарко. Я прибыл в Ашхабад в полдень, солнце жгло немилосердно, побитый асфальт был мягким, словно воск, раскаленные камни на мостовой, казалось, дымились. Пока добрался до общежития, семь потов с меня сошло, и теперь я чувствовал, как коробится пропитанная солью, но уже подсохшая майка.
Это лето в Москве выдалось дождливым, холодным, солнечные дни можно было по пальцам пересчитать, я все время возвращался мыслями в Ашхабад, но уже в поезде, в душном вагоне с застывшим воздухом, от которого разламывалась голова, стал вспоминать прохладу, неторопливый московский дождь, мокрые листья на деревьях, лужицы на тротуарах.
Глянул в окно и спросил:
- Дожди были тут?
- Ни одного! - с веселым ужасом откликнулась Нинка.- Солнце прямо сбесилось. Мою напарницу, с которой я на одной делянке работала, удар хватил. А мне хоть бы что - вот только похудела.
- Это тебе к лицу,- сказал Самарин.
В Москве перед моим отъездом стало прохладно, листья деревьев окрасились желтизной, и небо сделалось другим: синева помутнела, покрылась дымчатой пленкой, прилетели синицы; они перепрыгивали с ветки на ветку, оглашая двор тихими, грустными посвистами; трава потемнела, потеряла свою свежесть, стала жесткой, как проволока.
А в Ашхабаде ничто не предвещало осень. Листья на деревьях были мохнатыми от осевшей на них пыли, пахло подгнившими фруктами. Я решил, что теперь поем их вдоволь - в институтском парке было много фруктовых деревьев.
- Чему улыбаешься? - поинтересовалась Нинка.
Я сказал про фрукты.
- Этого добра полно! - подтвердила Нинка.- А мне они надоели.
- Надо бы набрать яблок, груш, слив и высушить их,- сказал я.- Зимой компот варить будем.
Самарин рассмеялся.
- Смотри, каким хозяйственным стал! Придется тебя вместо Волкова старшиной назначить.
Я сказал, что не умею вести хозяйство, что мы ноги протянем, если меня назначат старшиной.
Самарин похлопал по карманам, ища папиросы.
- Вот они. - Нинка показала взглядом на подоконник.
Самарин взял папиросы, протянул пачку Нинке.
- Бросила,- сказала она.
Самарин метнул на Нинку взгляд, с несвойственной ему эмоциональностью воскликнул:
- Молодчина!
Нинка вдруг сказала, что Игрицкий вот уже две недели находится в больнице.
- Что с ним? - поинтересовался я.
- То.
- Значит, это у него навсегда.
- Не верю! - Нинка замотала головой.- Про моего отца так же говорили. А потом встретился врач, который пообещал его вылечить. Но не успел - война началась.
«Как она много наворотила, эта война,- подумал я.- Скольких людей унесла, скольких разлучила. И сколько надежд разрушила».
Журнал «Юность» № 7 июль 1976 г.
Верю
Trackback(0)
 |
Верю, часть 17
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed