|
Читать предыдущую часть
Мама была в командировке больше месяца и, возвратившись, совсем не узнала Наткиных друзей. Во-первых, ее поразила сама Натка.
- Ты совсем становишься блондинкой, дочка, - сказала она, трогая выгоревшие за лето Наткины волосы. Мишку она нашла очень похожим на отца. И правда, за последнее время Мишка возмужал, раздался в плечах. И даже его беспорядочные кудри не торчали ворохом, а лежали на голове красивыми завитками. Но когда приходил Гена, мама немедленно удалялась в свою комнату. Немногословный Гена стал еще молчаливей.
- Ну, чего ты все время молчишь? - приставала к нему Натка.
А мама как-то сказала:
- Ты не спрашивай, а послушай, как он говорит. Натка послушала и поняла, почему Гена так неохотно вступает в разговор. У него ломался голос. Он то начинал говорить басом, то вдруг вырывалась у него высокая писклявая нота, словно Гена беспрестанно чему-то удивлялся. И это было ужасно смешно.
Но если в Гене и Мишке Натка не замечала каких-либо существенных перемен, перемену в Лене она увидела сама задолго до маминого приезда. Особенно изменилось у него отношение к друзьям. Он не сторонился, но и не тянулся к ним, и они видели его только в школе. Но и там неохотно вступал в игры, в споры. Чаще стоял у окна. И все в нем: и опущенные плечи, и руки, и каждое его движение было таким усталым, точно он целыми днями выполнял какую-то непосильную работу. Между бровей у него появился бугорок, похожий на опухоль.
Гена и Мишка все перемены проводили в спортзале, звали с собой Леню, он не шел. Когда его о чем-нибудь спрашивала Натка, отвечал не сразу. Смотрел сначала на ее бант над головой, переводил взгляд на лоб, а потом уже глядел в глаза. Натке это не нравилось, она сердилась, злилась: что это еще за разглядывание, она не лошадь на выставке!
Натка давала себе слово не разговаривать с Леней, но обещания не выдерживала. Однажды она говорила, говорила, - Леня никак не реагировал на ее слова, - а потом замолчала и опустила голову. «Нет, не буду я к нему подходить. Хочет быть один, и пусть остается один».
Хотела уже отвернуться, как вдруг Леня схватил ее за руку. Она подняла глаза.
- Слушай, Ната, мне нужно сказать тебе... - зашептал он, и глаза у него стали большие, большие, а лицо совсем побледнело. Натка испугалась.
- Не надо, не надо... - затрясла она головой, выдернула руку.
- Ната! - крикнул он. Натка не оглянулась.
На следующей перемене Гена и Мишка узнали, что Леня ушел с уроков. Пришел он в школу на следующий день. Натка издали посмотрела на него и убежала к Гене и Мишке в спортзал. Друзья больше не подходили к нему, не подходил к ним и Леня.
- Что с ним? - спросила как-то Валя. Она совсем ничего не понимала.
- В Натку влюбился, - фыркнул Мишка. Вот и дурит. - Он перекувырнулся на турнике, спрыгнул на пол и, поправляя волосы, добавил: - Ну его.
Я думал о нем лучше. Но... от свиньи не родятся бобрята, все те же поросята. А мы ещё просили, чтобы его в наш класс перевели.
- Да, он все-таки странный какой-то, - подтвердил Гена и мельком глянул на Натку. Она ведь тоже ему нравится, но не разыгрывает же он из себя разочарованного Печорина, не уходит от друзей.
Натке от таких разговоров становилось не по себе.
- Перестаньте! - кричала она на Мишку и Гену, готовая вот-вот заплакать. - Только и думаете, что о любви, больше вам нечем заняться.
- Да разве это мы думаем? - пожимал плечами Мишка. - Это ты пойди Кротову скажи, а мы здесь ни при чем.
Она убегала от них. Злилась на Мишку, на Гену и больше всего на Леню.
Новое известие, тревожное и печальное, притупило распрю между ними. По городу пополз слух: Соколовскому опять плохо и на этот раз все может кончиться трагически. Натка, Мишка, Гена и Валя, притихшие, шли после уроков к дому ученого. Бродили вдоль забора, молчали.
В дом и из дома заходили и выходили какие-то люди. У них были серьезные, озабоченные лица. Это не предвещало ничего хорошего. Валя сморкалась в платочек и, не выдержав, всхлипывала.
- Не хнычь, - сурово говорил Мишка. Валя испуганно замолкала, глотая слезы.
Так прошло дня три. А потом пророкотал над городом самолет: это прилетели московские профессора, и Эдуарда Калиновича увезли в больницу. Ребята видели, как в окружении врачей вышел он к карете «Скорой помощи», слышали, как сказал Марии Эдуардовне:
- Ты, Машенька, не забывай, что один из моих предков - казацкий бунтарь - сражался против польской аристократии. Изменники выдали его королю, и тот отрубил ему голову. Славный мой предок смело встретил смерть. А мне, его отпрыску, следует ли бояться операции? - и он успокоительно потрепал по руке напряженно улыбающуюся дочь.
Мишка, надсадно сглатывая застрявший в горле тугой и плотный комок, крепко сжал локоть Гены.
- Ген, мама твоя как раз в той больнице работает. Ты узнай... как ему операцию сделают, ладно?
Мишкины черные глаза блестели неестественно, и рдел на смуглых его щеках беспокойный румянец; сдерживая слезы, громко сопела носом Валя; Натка долго и безмолвно смотрела вслед ушедшей машине. С тревожной надеждой расходились от дома Соколовского люди.
А девятнадцатого сентября, когда лето, прощаясь, щедро одаривало землю последними запахами отцветающих георгинов и пышных астр, ароматом дозревающих в садах яблок, случилось непоправимое.
После уроков, как обычно прибежали ребята к больнице. Мишка радовался тому, что он сейчас увидит Соколовского, как увидел его вскоре после операции. Тогда, обрадованные благополучным исходом, врачи и персонал не очень противодействовали ребячьему натиску. Они пропустили их в палату. В светлой и высокой комнате среди живых радостных цветов, их в тот же день после операции принесли Эдуарду
Калиновичу счастливые земляки, они увидели Соколовского.
Улыбаясь приветливо ребятам, он говорил, указывая на нянь и сестер:
- Вот эти врачата - такой удивительный народ! С ними просто невозможно умереть.
Звучный и бодрый голос ученого не вызывал сомнений в том, что Эдуард Калинович скоро выйдет из больницы, и поэтому свершившееся показалось Мишке невероятной нелепостью. Он растерянно стоял в больничном коридоре, заскочив туда раньше других ребят, и все не понимал слез, которых совершенно не стеснялась сдержанная и с виду суровая Генина мать.
Тяжелая и неизлечимая болезнь не отступила даже после операции. Ученый умер. И город будто осиротел.
Шли и шли толпы к его дому. При жизни этот маленький домик почти всегда был тихим: люди берегли покой и время изобретателя. Изредка приезжали сюда гости из других городов, а возможно, и из других стран, а так тишина была и в доме, и возле него, нарушали ее только шелест листьев в саду да пересвист ласточек.
Тихий парк за городом... Его любил ученый. Любил его могучие липы, сладкий запах меда по весне, суматошных майских жуков, атакующих парк во время цветения, тенистые аллеи, лучами расходящиеся от центра.
Здесь, в центре парка, и похоронили его. Маленький холмик земли все рос и рос от множества венков.
Натка и Мишка прошли вперед и тоже положили букет последних дымчатых астр. Натка осторожно расправила завернувшуюся ленту кем-то принесенного венка из бело-розовых восковых цветов яблонь. Кто-то помнил: любил Соколовский буйную кипень цветущих фруктовых садов.
На черной широкой ленте Натка прочла: «Будь спокоен, дорогой учитель, мы полетим на Луну!».
- Да, да, - прошептала Натка. - Обязательно полетим.
Чья-то рука легла на Наткино плечо. Она оглянулась. Рядом стоял Семен Ильич.
«Что, Натка?» - спросил он глазами.
«Жалко», - также ответила Натка, не удивляясь его присутствию.
- Да, жалко, милая, когда уходят от нас хорошие люди. Но самое важное, чтобы вы, наша смена, не забывали, чего хотели эти хорошие люди, и продолжали дело, которое они начали. Это самое главное, понимаешь, Натка? - кажется, сказал он именно так.
- Понимаю, - ответила она вслух и прижалась плечом к руке Семена Ильича.
Печально звучала траурная мелодия. На истоптанные дорожки старого парка, на плечи плотно стоящих людей бесшумно падали редкие желтые листья. Город прощался с Соколовским.
Вечером Натка, Гена, Мишка и Валя пошли к Оке. Они ни о чем не говорили.
Тихий день сменился таким же тихим вечером. Над Окой взошла луна. Бледная зыбкая дорожка побежала от берега и словно нырнула в глубину, оборвалась на середине реки.
Возле дома Соколовского у забора кто-то сидел. Приглядевшись, они узнали Яшку-задиру. Тот был один. Яшка тоже увидел их. Встал и медленно пошел к ним. Он остановился в двух шагах от Мишки, поднял голову к небу, и Натка увидела в Яшкиных глазах две маленькие луны.
Он ничего не сказал им, и они ни о чем не спросили его. Тогда он пошел, покашливая и все также глядя в небо. А они прижались еще теснее друг к другу на этой коротенькой и узкой скамейке и все слушали, как за Окой кого-то все время звал и звал коростель, и долго смотрели в темноту, в которой исчез Яшка-задира.
Продолжение читать здесь
Взволнованный мир
Trackback(0)
 |
Первое горе
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed