|
Тускло светит солнце. Посреди лагерной площади за столиком сидит плоский, будто вырезанный из фанеры, немец-переводчик, рядом с ним - писарь-пленный. Они регистрируют наших командиров, которые должны направляться в специальные лагеря для офицерского состава. По словам переводчика, военнопленные офицеры получают там приличный паек, их не принуждают к тяжелому физическому труду, им гарантируется особое обращение в соответствии с правилами офицерской чести... Переводчик, приподняв над головой фуражку, вытирает синим платком лысый лоб. Я подхожу к столику.
- Запишите меня.
- Ты есть официр?
- Да.
- Чин?
- Техник-интендант второго ранга... Можно просто лейтенант. Переводчик недоверчиво смотрит на меня.
- Какой военный должность?
- Заведующий делопроизводством штаба дивизии.
- О, штаб дивизии?.. Сколько имеешь лет?
- Двадцать.
- Коммунист?
- Нет.
- Иметь в виду, мы будем проверяйт. Если ты лгал, запираем в карцер.- Он протягивает мне сухой птичьей лапкой какой-то жетон.- Первый барак, штубе два.
Я поворачиваюсь и иду к ближнему от ворот бараку... Расчет мой прост: записавшись в офицеры, я, может быть, встречу знакомых из своей дивизии, возможно, даже Иванова; я сохраню остаток сил и тогда при первом удобном случае вместе с товарищами сбегу. Я все равно сбегу из лагеря - в этом я уверен. Что до моральной стороны дела, то сейчас она мало заботит меня: во-первых, я обманываю врага, а, во-вторых, по занимаемой должности я и был лейтенантом».
В офицерском бараке сравнительно чисто. Дощатые полы и нары вымыты, есть даже стол. На нарах лежат люди. Одеты они почти так же, как и остальные пленные, только побриты.
Я нахожу на нарах свободное место, ложусь. Думаю, что неплохо бы и мне побриться. Правда, темный пушок над верхней губой и на подбородке, наверно, делает меня с виду старше, но раз здесь все бреются, то, вероятно, и я должен.
- А где же ваши вещи?
На меня глядят внимательные, очень усталые глаза.
- Какие вещи?
- Ну, шинель, котелок хотя бы...- У соседа пергаментное лицо, длинное! но приятное. Ему, видимо уже под пятьдесят,
- У меня ничего нет,- отвечаю я.- Все разбомбило,
- Трудненько вам так... Вас из-под Ржева сюда?
- Из самого Ржева. А вас?
- Я был до этого в Сычевке.
Мы знакомимся. Я узнаю, что капитан Носов - артиллерист, заместитель командира дивизиона, что он ранен в ногу, к счастью, не тяжело; он москвич, по гражданской профессии - архитектор, в далеком прошлом - подпоручик: ему пришлось воевать с немцами еще в ту войну. У него здесь тоже нет близких знакомых и никого из сослуживцев, так что, если я не против, мы можем держаться вместе.
Я с большой радостью принимаю предложение Носова.
После обеда, пристроившись на завалинке барака, мы долго обсуждаем причины нашей неудачи под Ржевом, Конечно, немцам удалось создать огромный перевес в силах, особенно в танках и авиации. Но, как полагает Носов, если бы нам дали приказ на выход из окружения неделей раньше, когда еще существовал коридор, то всей этой трагедии не произошло бы. По мнению Носова, в Ржевском котле мы потеряли несколько дивизий. Это страшно.
- Я иногда имею возможность просматривать вырезки из немецких газет,- говорит он, - мне тайком приносит один писарь-москвич... Так ежели верить их сводкам, они продвигаются уже к Волге, обходя Москву с юга... Страшно, страшно!
Вскоре Носов, прихрамывая, отправляется в санчасть. Я захожу в барак.
За столом сидят трое. Невысокий лупоглазый пленный сечет воздух раскрытой ладонью.
- И правильно! Давить их надо. Загубили Россию. Разорили Зимогоры!
Короткопалая пятерня поднимается и опускается после каждой фразы.
Я забираюсь на нары и оттуда наблюдаю за спорящими.
- Ты, Николай, здря шумишь,- говорит один из сидящих, хмурый и длинный.- Что мы знаем? Ничего не знаем,
- А по мне,- басит третий, с распухшим лицом,- попала птаха в дермо - не чиликай.
- То есть как это не знаем? - Лупоглазый от злости бледнеет.- А какие же тебе нужны еще особые знания?
- Ну, в масштабах-то государства. Не везде же было так.
- Везде, везде, везде! - опять сечет воздух пятерня.
- Ты что, посажен был? - интересуется распухший.
- Я - нет.
- А я был, восемь месяцев под следствием находился, Всего повидал и испытал, туды твою мать. У меня поболе твоего оснований для обид. Понятно тебе? - басит распухший.- Но я русский, русский - разумеешь ты это или нет?
- А я не русский?
Хмурый еще сильнее хмурится.
- Ничегошеньки мы не знаем, Николай. Решительно ничего!
- А ну вас! - Лупоглазый с шумом встает.- Поглядим, что вы запоете через месяц, когда германская армия дойдет до Урала.
Хмурый и распухший умолкают и будто сжимаются.
- Эх, шкура! - бормочет рядом со мной человек с худым, суровым лицом. Он, кажется, бывший комбат, старший лейтенант.
Дня через два Носов украдкой показывает мне немецкую сводку. «Верховное командование («Das Oberkommando») сообщает...» - читаю я первые слова, отпечатанные жирным шрифтом.
В это время к нам быстро подходит Николай.
- Что они пишут? - В меня вперяются пустые, оловянные глаза.- Ты знаешь немецкий?
- А что тебе надо?
- Вот дурак! - Лупоглазый мотает головой - Кабы я знал язык, я бы часа не пробыл тут, за проволокой.
Мне хочется съездить ему по морде, но Носов придерживает меня за рукав.
Журнал «Юность» № 7 1963 г.
Люди остаются людьми
Trackback(0)
 |
Глава седьмая 1
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed