|
Мой новый приятель и напарник Саша Затеев - лейтенант-танкист. Он из Ельни. В плен попал раненный летом 1942 года. В лазарете для военнопленных кто-то сболтнул, что он коммунист, и с тех пор вот уже полгода он мается по карцерам и зондерблокам.
- Понимаешь, как получается,- печально говорит он мне,- ежели ты не подхалимничаешь и вообще стараешься держаться как-то по-человечески, моментально подозрение: коммунист, мол... Ну, что ты будешь делать?
- Слушай, Саша,- говорю я,- а тебе не кажется, что тут есть своя закономерность? То, что всех наиболее честных людей они считают коммунистами,- это ведь, по существу, здорово!
- Может, и так.- Он смотрит в барачное окошко, и вдруг на его лице изображается беспокойство.- Мюллер идет.
Мы слезаем с нар. В барак заходит наш новый шеф, ефрейтор.
- Ахтунг! - командует Затеев.
Он по нашему общему желанию исполняет обязанности старшего группы. Слезают с нар и остальные товарищи.
- Gleich kommen Zugango,- говорит шеф Затееву.
Тот не понимает и вопросительно взглядывает на меня.
- Сейчас приведут новеньких,- вполголоса перевожу я ему.
- Гут,- отвечает немцу Затеев.
Пополнение поступает сразу после обеда. Новоприбывших человек восемьдесят. Среди них выделяется высокий, сухощавый «человек с очень бледным, бескровным лицом. Я замечаю, что другие пленные разговаривают с ним с некоторой почтительностью.
В бараке делается тесно и шумно. Нас, «старичков», засыпают обычными вопросами: как здесь кормят, не бьют ли, что это за лагерь? Мы, в свою очередь, интересуемся, откуда их привезли и что слышно нового о фронтах.
Дня через три, обратив внимание на то, что я помогаю Затееву объясняться с шефом, высокий, сухощавый человек приветливо подзывает меня к себе.
- Залезайте к нам,- говорит он, пододвигаясь на нарах...
Он чисто побрит, виднеется белая полоска подворотничка.
Я взбираюсь на нары.
- Товарищ старший батальонный комиссар,- обращается к сухощавому один из его соседей,- я пойду покурю у выхода.
- Идите.
«Значит, он старший батальонный комиссар», - думаю я. Мне очень нравится, что его называют по званию: видимо, тоже настоящие люди.
- Давно в плену? - так же приветливо спрашивает меня старший батальонный комиссар.
- Семь с половиной месяцев.
- Ну и как, конца войны будете дожидаться в лагере?
Вопрос меня настораживает.
- Хотелось бы не в лагере.
- Надо вырываться отсюда, - тихо говорит он.- Что вы об этом мыслите?
Я невольно оглядываюсь.
- А почему вы так прямо спрашиваете меня об этом? Разве вы знаете меня?
Он улыбается.
- А вас очень нетрудно понять. Вы хороший советский парень. Что еще надо?
Я чувствую себя обезоруженным.
- Постарайтесь узнать у шефа, сколько времени будут держать нас в этой клетке.
- Есть,- отвечаю я.
Он подает мне руку. Она большая, и крепкая, и, по-моему, надежная рука.
Еще через несколько дней перед самым отбоем в зондерблок приходят три немецких солдата. Они хотят побеседовать с одним из политруков. Старший батальонный комиссар вновь подзывает меня к себе.
Немцы сообщают, что их должны отправить на фронт. Воевать особой охоты у них нет, и вот они решили посоветоваться, как быть.
- Сдавайтесь в плен, - говорит старший батальонный комиссар, и я перевожу его слова на немецкий язык.
- А как русские обращаются с пленными? - интересуется один из солдат.
- Не так, как вы... Немецкие пленные, например, получают у нас такой же паек, как наши военнослужащие,- объясняет старший батальонный комиссар.
Солдаты задают еще несколько вопросов, потом благодарят и уходят.
Проходит неделя, прежде чем мне представляется удобный случай поговорить с Мюллером. Мы относим пустые бачки на кухню, и на обратном пути я специально поотстаю от товарищей.
- Господин шеф, скоро кончится война? - по-немецки спрашиваю я.
- Война - дерьмо,- заявляет Мюллер. Он, как всегда, навеселе. - Война - свинство. У меня сын пропал без вести на войне.
- На востоке?
- На востоке.
- Может быть, он в плену?
- Плен - дерьмо,- убежденно говорит Мюллер.- Раньше пленных обменивали, не то что теперь.
- Обменяют на нас.
- Только не на вас. Вам, парни, будет капут. Только молчи.
- Когда?
- Когда наберут комплект.
Возвратившись в зондерблок, украдкой передаю свой разговор с шефом старшему батальонному комиссару. Он молча кивает, а затем долго совещается со своими товарищами.
В первых числах апреля, около полуночи, до нас доносится беспорядочная стрельба. Утром дежурный полицай, скаля зубы, говорит, что поляки-партизаны угнали со станции грузовик с боеприпасами.
- Куда угнали? - как бы между прочим справляется Затеев.
- Ма-алчать! - прикрикивает на него полицай.- Зараз достанешь по морде.- Помолчав и подумав, все-таки отвечает: - В лес, на Буг. Куда же еще?
Два дня спустя, уже под утро, снова слышим близкую стрельбу. Завывает сирена: очевидно, лагерный гарнизон поднимают по тревоге. Мы лежим взволнованные и настороженные. Может, партизаны замышляют налет на лагерь, чтобы освободить нас?
Чуть свет в барак неожиданно является Мюллер. Вопреки обычаю он трезв и мрачен.
- Alles rausl (Все на выход!) - приказывает он.- Alios!
И опять, как в марте, мы строимся в колонну. Опять зондерфюрер Мекке вызывает по списку. Опять, окруженные конвоем, уходят куда-то в неизвестность наши товарищи. Уходит и старший батальонный комиссар.
Не успели партизаны. Не успел, наверно, и старший батальонный комиссар осуществить какой-то свой план.
В зондерблоке вновь остаются «подозрительные»: командиры, обвиняемые в том, что они коммунисты, и рядовые - бывшие разведчики и те, кто пытался бежать из плена.
Дни становятся все продолжительное и теплее. Все выше и ярче солнце, короче ночь. Теперь мы часами просиживаем возле барака, наблюдая через проволоку за тем, как во дворе соседнего блока играют в футбол пленные английские летчики.
- Ничего у них житуха,- ворчит Лешка Толкачев,- Письма и посылки из дому получают, жалованье им идет, чины тоже вроде присваивают.
Толкачев - старший лейтенант, горьковчанин. У него зоркие серые глаза и глубокий шрам на скуле. Он любит рассматривать его в осколке зеркальца, трогает пальцем, лотом уголком белой тряпицы чистит золотую коронку-фикс.
- Тут как-то дежурный полицай рассказывал, что эти англичане совершили по два-три побега, причем двигались на восток, к нашей линии фронта,- говорит Затеев.- Поэтому их и засадили в штрафной лагерь.
- Вот и я говорю, что ничего у них житуха, даже в штрафном лагере.- Толкачев шумно вздыхает.- Только как волка ни корми, он все в лес глядит.
Затеев коротко усмехается.
- Потому нас и не кормят.
Лес от нас приблизительно в километре. В последнее время мы особенно часто поглядываем в ту сторону. Мы все еще не решаемся открыться друг другу до конца, но я уверен, что каждый из нас думает об одном и том же: как прорваться через эту колючку в лес.
Журнал «Юность» № 7 1963 г.
Люди остаются людьми
Trackback(0)
 |
Глава девятая 4
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed