23.
Трижды проходил мимо телефона-автомата и трижды равнодушно скользил взглядом по хромированному ящику, утопленному в прозрачную пластмассовую полусферу. Даже когда, наконец, остановился перед телефоном, не был уверен, кому звонить. Однако оторванность от привычного мира сама заставляла искать, восстанавливать былые связи.
Монеты в кармане не оказалось. Валерий пошел в палату, но на полпути встретил Петю-кандидата.
- Двухкопеечной не найдется?
Петя протянул ему ладонь, полную двушек.
- Этого на полжизни хватит. - Валерий взял лишь одну.
- Бери, бери! Моя жена считает, что только нехватка монет мешает мне разговаривать с ней круглые сутки.
Петя щедро сыпанул в руку Скачкова желтые кружки. И Валерий вернулся к автомату. Теперь он точно знал, кому хотел позвонить,- Кате. Тщательно набрал номер и долго стоял, затаив дыхание и приготовив первые слова. Но трубка монотонно отвечала гудками вызова. «Отсутствие ответа - тоже ответ».
Он повесил трубку и заходил кругами, время от времени возвращаясь к аппарату. Ему нужна была Катя. Зачем? Вряд ли он мог бы ответить, зачем, но что она была нужна, знал точно. И чем дольше рвался к ней сквозь телефонное молчание, тем яростнее желал слышать ее голос.
Но телефон упрямо молчал.
В «будку» нырнул Петя. В течение пяти минут он набрал с десяток номеров, со всеми громко и весело переговорил и вернулся к Валерию в приподнятом настроении.
- А ты что же не звонишь?
- Не отвечают...
- Звони другим...
- Тебе хорошо-у тебя не голова а телефонный справочник. А мне кому звонить? Мои друзья сейчас по лесу бегают.
- Тянет туда? - Петя кивнул головой на окно.
- Еще как.
- А меня вот нет. Честно говоря, я лег не потому, что плохо. У меня уже лет пять такое давление. То прихватит, то отпустит. Тут с начальником отношения сложились не лучшие. Думаю, черт с тобой, пойду-ка отлежусь - нервишки успокою.
- Успокоить нервишки здесь, в больнице? Мне кажется, тут с ума сойти от безделья можно.
Петя засмеялся.
- Больница не эстрадный театр, не обхохочешься! Зато от дрязг мирских укрыться помогает.
Валерий возвращался в палату с такой горечью на душе, что, спроси, какой был самый неудачный день в его жизни, несомненно бы ответил - сегодняшний!
Ужинать он не пошел. Выгреб из пакета горсть изюма и сунул в рот. Больничную кашу нет больше сил даже нюхать...
Валерий лежал в палате один. И знал, что не скоро вернутся ее обитатели. После ужина все разбрелись кто куда: обменяться с соседями информацией о болезнях, других послушать, в шахматишки срезаться.
Впереди была очередная бесконечная ночь. И казалось, что надо сейчас как можно быстрее передумать обо всем, если он хочет уснуть. Но это так же несбыточно, как и американское турне.
За своими бедами, в сложном треугольнике личных отношений он почти совсем забыл, что сборная вот-вот отправится за океан. А он по-прежнему в больнице и уже смирился, что команда улетит без него.
«Как это говорил мудрый хант, промышлявший на участке рядом со Скачковкой? «У старой росомахи - старый глаз». Вот и я за эти дни, кажется, состарился на полвека». Раньше одно упоминание о дороге вызывало волнение. Проехав в детстве долгую дорогу до интерната, он впервые почувствовал что единственный способ сделаться счастливым - интересоваться всем! Потом, когда стал ездить по миру, понял, что он велик, как мечта, которую невозможно осуществить. А какие дороги теперь ждут его?
Валерий упорно не допускал в сознание даже мысли о болезни. Ему казалось, что если он не думает о ней, то ее и нет вовсе.
Самое грустное, что тянет подводить итоги. Пусть предварительные, но итоги. Вот уж никогда не страдал тягой к ведению бухгалтерии.
Больше думал о том, что будет, что надо сделать. А теперь... Причиной тому больница, с ее ожидаловкой...
Скажем, столько лет прожил, стольких женщин любил, но о самой любви как-то и не задумывался. Что такое любовь? Это как большое-большое дерево. Оно растет медленно и исподволь. И тот, кто хочет постичь, как рождается любовь, должен очень внимательно следить за корнями дереза. Видел ли кто-нибудь, чтобы дерево встало разом, из ничего? Так и любовь. К тому же для любви непременно нужна еще и честность. Когда не можешь открыто смотреть в любимые глаза, в такие мгновения и умирает любовь. Уничтожил то он все, что было у них с Нелей? Да и сделать это он мог только в себе. Как не родить любовь одному, так и не убить ее одному в обоих...
Валерий лежал в темноте, прислушиваясь к звукам, долетавшим из коридора. Он хотел, чтобы кто-то вошел, зажег полный свет, заговорил...
Ладони его, медленно двигавшиеся по простыне, ощущали фактуру грубой ткани, будто была это не простыня, а наждачное полотно крупного зерна.
«Не так ли и беды наши растут в воображении? Чем больше думаем о них, чем дольше ощупываем и так и сяк... Взять Романа,- внезапно мелькнуло в сознании.- Роман... Роман...»
Валерий осторожно выбрался из-под одеяла и, натянув кроссовки, вышел в коридор. Из тишины палаты он попал в многоголосый гул коридора. Ходили люди... Из-за стеклянных дверей соседней комнаты неслись возбужденные голоса - слушали репортаж о хоккейном матче.
У столика дежурной донжуан в больничной пижаме крутил шуры-муры с молоденькой сестричкой. Это и помогло Скачкову незаметно прошмыгнуть в реанимационную палату. Тихо прикрыв за собой дверь, он замер, стараясь привыкнуть к полутьме: после огней коридора показалось ему, что в палате мало света. Уже через мгновение он различил огромную кровать с высокими спинками, увешанными аппаратурой. Возле постели стояли какие-то ящики, тянулись проводочки и шланги.
Роман лежал головой к двери. Валерий тихо прошел в центр комнаты и повернулся лицом к кровати. Первое, что увидел,- большие черные глаза Романа, смотревшие спокойно, без удивления. Узнав Скачкова, Роман улыбнулся уголками губ. Но глаза остались такими же спокойными, словно у человека не было сил улыбнуться еще и глазами.
- Проведать заглянул...- виновато сказал Валерий.
- Спасибо,- едва слышно ответил Роман,
- Ты не говори ничего. Я постою немножко и уйду. А ты отдыхай, набирайся сил...
Валерий стоял, стараясь не смотреть на простыню, которой был укрыт больной: из-под нее топорщились пипетки, трубки... И все они уходили в живое тело...
Глаза Романа внимательно следили за ним, почти не двигаясь от переполнявшей их боли. Валерию показалось, что они сверкнули как прежде, мягким черным блеском, но потом понял, что это слеза. Сделал шаг к кровати и осторожно погладил кончиками пальцев желтую ладонь Романа. Тот благодарно двинул ею, как бы желая пожать руку Валерию, очень слабо стиснул двумя пальцами и в изнеможении откинул на простыню.
- Поправляйся.- Валерий ласково кивнул Роману.- Ждем всей палатой. Соскучились по тебе... А я особенно.- Ему очень хотелось сказать
Роману что-то ласковое, доброе, но боялся выдать себя - положение, в котором он увидел Романа, потрясло. Валерий еще раз дружески кивнул и тихо вышел,
Он забился в самый конец коридора и, привалившись к холодной стене, долго стоял, не желая возвращаться в палату,- боялся, что вновь окажется в ней один.
«Жизнь - это большая суета, избавиться от которой можно только одним способом: умереть! Но это прекрасная суета. И как обидно, что мы понимаем это иногда слишком поздно. Чаще жалуемся на спешку. А ведь она далеко не всегда результат полноты жизни или нехватки времени. Ощущение спешки чаще порождается страхом, что мы зря тратим свою жизнь... Однако похоже, что прежде в жизни больше поклонялись красоте и правде, нежели как теперь - голому километражу. Вперед! Вперед и быстрее!»
Валерий взглянул на часы - время отбоя давно прошло. Пора было возвращаться в палату.
Появившийся Галицкий выглядел сосредоточенным почти до торжественности. Он внес свое большое тело, будто подарок ко дню рождения. Давно Валерий не видел Александра Петровича столь величавым. В последние дни, проведенные Скачковым в палате, Галицкий казался более суетливым, чем обычно. В нервозности Александра Петровича Скачков усматривал долю какой-то вины.
Хотя в чем мог быть виноват старший тренер? Наоборот, может быть, Валерию придется благодарить его за то, что вовремя положил в больницу.
Артистическим жестом Галицкий достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги. Еще до того, как он полностью развернул его, расправляя на кровати, Скачков понял, что это график тренировок. Галицкий тщательно разрабатывал его для каждого, кто входил в команду.
- Мы улетаем,- небрежно бросил Александр Петрович, словно речь шла не о предолимпийском турне сборной, а о поездке в Малаховку на сборы.- Тебе же предстоит серьезная работа...
- Когда улетаете?- спросил Валерий, перебивая старшего тренера.
- Завтра утром...- понижая голос почти до шепота, сказал Галицкий, но сразу же взял себя в руки, заговорил дальше: - Это твой индивидуальный очень жесткий график подготовки к Белой Олимпиаде. После выхода отсюда - мне кажется, ты достаточно здесь понежился, - за работу! Если вытянешь, все будет в норме. Пойдешь на Играх первым номером.
Галицкий говорил громко. Палата затихла, прислушиваясь к словам именитого посетителя.
«Вряд ли он вещает для публики... Тогда-для кого? Не для меня же?! Скорее все придумано только для одного человека - для старшего тренера сборной Галицкого. Неужели его так грызет совесть, что он не может обойтись без этого фарса?! Какой личный график тренировок? Какие нагрузки? Неизвестно, выйду ли я вообще из этой проклятой больницы живым!»
Но почему-то Скачков не решался оборвать монолог Александра Петровича. Не мог себе объяснить, почему не перебил, не послал к черту...
«Как называлась та книга Писемского? Постой, постой... Ну, конечно, «Русские лгуны». Лгуны... Так ведь ты, Саша, из них».
Голос Галицкого, требовательно излагавшего планы на будущий сезон, забивали мысли о книге Писемского. Но все-таки в памяти всплыла фраза: «Прислушиваясь со вниманием к тем темам, на которые известная страна в известную эпоху лжет и фантазирует, почти безошибочно можно определить степень умственного, нравственного и даже политического развития этой страны». И еще в очерках Писемского поразило, что он совершенно не интересовался корыстной ложью... Галицкий лжет, собственно, тоже бескорыстно. Что ему теперь от меня проку? Мы сошлись на лыжне и разошлись, коль лыжня уже не держит одного из нас.
Валерий вдруг стал внимательно прислушиваться к словам Галицкого. Чем дольше слушал, тем больше понимал: все, о чем говорил Галицкий,- это сладкая и так нужная ему, Скачкову, ложь. И нет сил отказаться от нее.
Валерий согласно покачивал головой в такт словам Александра Петровича, но уже совсем не машинально. Он начинал жадно ловить не только сказанное, но и пытался постичь, что за словами стоит. Вслушивался в интонации Галицкого и, к удивлению своему, находил в голосе его много искренности.
- Да-да, конечно, Саша! Обещаю не только выполнить наставления, но и еще нагрузочек подкину. Ты знаешь, я себя никогда не берег...
- Убежден, что этого хватит.- Галицкий положил ладонь на развернутый лист бумаги.- Ты должен после выхода отсюда, - Галицкий не захотел произнести слова «больница»,- сразу же включиться в работу.
- Хорошо, хорошо, Саша.- Валерий охотно соглашался с Александром Петровичем: он боялся, как бы дальнейший разговор не взорвал изнутри эту принятую обеими сторонами игру, боялся, что мираж искренности, серьезности растает. Он приобнял Галицкого. И они с минуту посидели так, замерев.
Вышли в коридор. Скачкову хотелось протянуть эти недолгие минуты перед прощанием. Кто знает, на сколько они расстаются... Александр Петрович чувствовал, что ему тоже будет нелегко сказать первым «Прощай!».
Не доходя до холла, Валерий резко обернулся, так что Галицкий уткнулся в него.
- Вот видишь, Саша, и обниматься не надо - само получилось. Спасибо тебе. И прощай. Ребятам передай: «Успеха!» А тебе обещаю стоять на лыжне до последнего. До последнего...
Журнал «Юность» № 10 октябрь 1986 г.
Высшая степень риска
Trackback(0)
|