|
Читать предыдущую часть
Несколько дней после возвращения из Залесска Катя ходила сама не своя, боялась встреч с товарищами по школе, даже с Мишуком, даже с Люсей и Верой. Ей казалось, что все каким-то образом узнали, что она была в церкви, и как только начнется учебный год, вопрос о ней поставят на сборе отряда. Дня через два в магазине, куда Наталья Петровна послала ее за хлебом, Катя лицом к лицу столкнулась со старшей пионервожатой Светланой и, сделав вид, что не замечает ее, хотела проскользнуть мимо.
- Озерная! Катя! - встревоженно окликнула ее Светлана.- Да погоди же ты! Почему ты от меня убегаешь?
Катя остановилась, растерянная, покрасневшая, уронила сумку с хлебом.
- Я... я не убегаю... Просто спешу...
Светлана ни одного слова не сказала о маме - видно, старалась не растравлять Катино горе,- она только спросила, где же Катя будет жить, когда продадут дом. Проходя мимо, она видела висевшее на доме Озерных объявление. Правда, Кате не могло быть стыдно за объявление: тайком от тетки она порвала позорное «продавца» и написала заново, без ошибок - Наталья Петровна этого не заметила.
- Жалко, если уедешь,- сказала Светлана.- В хоре тебя будет недоставать...
Катя теперь боялась улицы и почти все время проводила дома, хотя делать по-настоящему ничего не могла, все валилось из рук. Сидела за своим столиком или за столиком Алеши, перебирала фотографии, листала старые номера «Пионера» и «Экрана», разглядывала Алешины радиодетали - словно само прикосновение к ним делало ее ближе к брату.
И в доме ей делалось с каждым днем все неуютнее и скучнее. К Наталье Петровне стали частенько наведываться какие-то «божьи старушки», как Катя мысленно их называла, подолгу сидели и пили с блюдечек чай, разговаривали о божественном, о чудесах, жалели, что почти невозможно попасть в Елоховский собор, когда там служит преподобный Алексий... Кате все эти старушки казались на одно лицо, и голоса у всех были похожи, словно делали их всех на одной фабрике, на одну колодку. В такие дни Катя брала какую-нибудь книгу и уходила в свой крошечный садик, где висел старенький гамак, одним концом прикрепленный к стене дома, а другим - к стволу яблони. Наталья Петровна несколько раз хотела отвязать гамак от дерева, говорила, что это яблоне вредно, она может зачахнуть, захиреть, но Кате так дорог был этот уголок, она так страстно его защищала, что Наталья Петровна наконец махнула рукой.
И Катя часами сидела в своем уголке, бездумно глядя, как возятся в устроенном Алешей скворечнике подросшие скворчата, как поворачивают за солнцем свои золотые головы посаженные мамой подсолнухи... Пожелтела ботва на огуречных грядках, пожелтела вскарабкавшаяся на штакетник ограды тыквенная плеть, наливались изнутри красным светом редкие яблоки. Мама рассказывала, что когда папа сажал эту яблоню, Кати тогда еще и на свете не было, он все приговаривал: «А вот родится у нас дочка, и будет она яблоки грызть...»
И все это родное - дом, где почти каждая доска прибита папкиными руками, и гамак, привязанный мамой, яблоньки - все-все отодвинется, станет прошлым...
Катя прощалась с этим миром, где прошла вся ее жизнь, прощалась навсегда, но слез уже не было - то ли выплакала все, то ли иссякли.
В прошлом году мама подарила ей ко дню рождения «Войну и мир». «Прочтешь, когда исполнится четырнадцать»,- сказала она.
А Катя решила прочесть раньше. И, лежа в гамаке, она целыми днями, не отрываясь, зачитывалась Толстым. Теперь она понимала, почему мама так любила Наташу Ростову... И за то, верно, что она пела чудесно. И как прекрасно описывал Толстой Наташу в эти минуты... Она, Катя, тоже испытывает такое же счастье, когда поет...
Однажды к Наталье Петровне явилась незнакомая женщина, которая как-то сразу чем-то поразила Катю. И хотя Катя уже поднялась, чтобы уйти в садик, она остановилась и снова присела к столу. Была в незнакомой женщине какая-то странная властная сила, ее черные проницательные и пронзительные глаза, казалось, видели все насквозь. «Вот такие глаза, наверно, бывают у колдуний»,- подумала Катя, почувствовав необъяснимый страх.
Не здороваясь, старуха несколько раз перекрестилась
на повешенные Натальей Петровной иконы, потом поклонилась и сказала глуховатым мужским басом:
- Мир дому сему... Этот, что ль, продается?
Наталья Петровна чинно поклонилась, жестом пригласила гостью к столу, за которым они с Катей только что» пили чай.
- Этот, гражданочка, этот самый...
Катя нашла в себе силы и, отведя взгляд от сумрачного, темного лица покупательницы, вышла в сад. Окно в садик было открыто, и, лежа в гамаке, Катя слышала весь разговор в доме.
Сначала женщины обменивались малозначащими словами, знакомились, пили с клубничным вареньем чай, предложенный Натальей Петровной. Властная старуха оказалась бывшей игуменьей недавно закрытого женского монастыря где-то на Севере и теперь хотела купить недорогой домик неподалеку от Залесска, чтобы можно было хоть изредка «к богу в гости сходить», сказала она.
- Пишут, будто нету у нас гонения на веру,- гудела, как в трубу, гостья в окне над головой Кати.- Врут! Ибо как же нету гонения, ежели нашу мирную обитель закрыли? Ироды! Ирод тысячи невинных младенцев сгубил, чтобы божьего сына в колыбели убить. Ан не вышло!.. Так и нынешним иродам не убить в русском народе Христову веру. Не убить! Молодежь год от году все боле к вере, к церкви тянется... Без веры человек - моль, вша!..
Наталья Петровна согласно поддакивала гостье. А Кате опять стало так душно, что хотелось встать и уйти, но удерживало желание знать: продаст тетка дом или нет.
- Третьего дня в Москве в храме была... И в храме полным-полно молодых, даже солдаты заходят. Пришла. Стою. И как раз крестины. И не грудного какого, а девчушку этак лет четырнадцати крестят... И все как полагается, по обряду... В советские годы-то сколько из-за безбожия родителей некрещеных людей по России-матушке пущено. Уму страшно! И как ежели войдет человек в ум, как не станет ему моготы без бога жить - в церковь бежит, креститься, чтобы на том свете в геенне огненной не кипеть. Хватит, покипели на этом...
Наталья Петровна только вздыхала. Звякали за окном чайные ложки, плескалась текущая из чайника струя.
- Ну и как? Окрестили? - благоговейно спросила Наталья Петровна.
- Как же, милая! Батюшка строгий такой, хотя и, молодой, послевоенный. Раздевается дева-то, а сама стесняется, аж пятнами вся пошла.
Батюшка и говорит: «Святого дела краснеешь? С чистым ли сердцем, с открытой ли душой к богу идешь? Мылась ли перед крещеньем, перед святой-то купелью?» Ну та лепечет: «Мылась, мылась, батюшка, цельный час в ванной сидела... Отдельную, дескать, квартиру получили...» Ну, он цыкнул, батюшка-то: при чем тут квартира, тут - купель... И одевается дева после купели, ну, лицом вовсе, вовсе другая - так и светится, аж глазам смотреть больно...
За углом дома послышался шорох, потом оттуда испуганно выпрыгнул Торпедик и, выгнув горбом ощетинившуюся спину, оглянулся.
Послышались торопливые шаги, и из-за угла выглянуло сияющее лицо Мишука.
- Ты здесь, Кать? - воскликнул он негромко, осторожно покосившись на окно, откуда доносился трубный голос гостьи.- Кто у вас там?
- Покупательница. Игуменья бывшая... Глаза черные - бурава...
Боясь, что его увидят из окна, Миша поманил Катю к себе.
- Кать! Новость-то, новость какая!.. Иди сюда... Катя давно уже не видела Мишука таким веселым. Она выкарабкалась из гамака, отложила книгу, подхватила мурлыкавшего у ног Торпедика.
Мишук, схватив подругу за руку, потащил от дома.
- Слушай! На море! На море едем! Ура! Ты и я. Ура!
- Да погоди, шальной! - засмеялась Катя.- Ты мне рукав совсем оторвал... Какое море?
- Черное! «Самое синее в мире Черное море мое!» - пропел Миша.
- Да перестань дурачиться, Миш. Говори членораздельно.
- Мама две путевки в Анапу достала - тебе и мне! А сама дикарем будет...- выпалил Мишук.
- Наверно, дикаркой? - поправила Катя.
- Теперь ты меня русскому начнешь учить?! Не признаю грамматики, не признаю синтаксиса! Ура! Да здравствует Черное море! И медузы! И ракушки! И ветер в лицо! И волны! И морская пена!..
Мишук словно с ума сошел от радости и все бегал вокруг Кати и тормошил ее.
Катя задумалась.
- А пустит ли меня тетя Наташа? - вздохнула она.
- Как же это не пустит? Пустит! Уговорим! Путевка-то даром! А на дорогу мама даст...
Усевшись на крыльце, Катя и Мишук с нетерпением ждали, когда уйдет гостья. А она не торопилась, все гудел и гудел в доме ее мужской басок. Потом они с Натальей Петровной обошли участок. Игуменья стучала кулаком в стены - крепки ли. Потом, уже прощаясь, сказала:
- Другой раз приду - в подпол слазить надо: грибка нету ли. Грибок этот - прямо напасть какая-то, за три года дом начисто сгладывает.-
Остановившись, она строго и требовательно оглядела Катю и, повернувшись к Наталье Петровне, с осуждением спросила:
- Крещеная?
Наталья Петровна виновато развела руками... Проводив суровую гостью до калитки, смотрела ей вслед, пока темная фигура не скрылась за поворотом улицы. Затем Наталья Петровна, тяжело волоча ноги, вернулась. Ребята стояли у крыльца, ожидая ее.
- Тетя Наташа! - воскликнула Катя, хотя и заметила острый неприязненный взгляд в сторону Мишука.- Тетя Наташа... Варвара Сергеевна достала путевки. На Черное море. В пионерский лагерь.
Наталья Петровна остановилась и, словно не понимая, несколько мгновений неподвижно смотрела в лицо племянницы - вероятно, все еще не могла оторваться от дум, навеянных разговором с игуменьей.
- Чего? Чего? - переспросила она, наконец.
Катя повторила все сказанное ей Мишуком и ждала ответа с сияющими глазами. Катя так давно мечтала о море! Сколько раз покойная мама обещала, что они поедут в Сочи или Ялту, поплещутся в теплой синей воде, поедят досыта винограда. Ведь и сама мама тоже никогда не была у моря, не слышала шума волн...
- Тетя Наташа! Ведь это же замечательно! - уже с мольбой воскликнула Катя, видя, что Наталья Петровна далеко не обрадована, а, наоборот, погружена в какие-то раздумья.- Вы знаете, как трудно достать путевки! Мы с мамой сколько раз собирались...
- Бесплатные! - вставил Мишу к, но Наталья Петровна ожгла его неприязненным взглядом, и тот сразу осекся, умолк.
- Тетя Наташа...- начала было снова Катя. Но Наталья Петровна перебила ее:
- Не тарахти, Катюша, дай мысли собрать!
Устало опираясь рукой на балясину перил, она заговорила медленно, словно взвешивая каждое слово:
- То ты, девочка, с матерью собиралась, а мать - она и защита и спасение от всякой беды... А тут, почитай, одна... Варвара-то Сергеевна в дикарях будет целыми днями пребывать, я уж не знаю, какие там дела дикарям положены,- не была, не знаю... А вы целый день без присмотра? Да? Да. А мало ли тонет в морях вашего брата, ребятни... Только и слышишь - тот потоп, другой потоп... Уж на что у нас в Залесске речонка - курице вброд, а и то в прошлом годе угораздилась такая же вот девчоночка потонуть. И вожатые кругом были, а не углядели, не уберегли. У них, у вожатых, тоже свои дела, всякие шуры-муры... А тут страшно сказать - море! И глыбь, и широта без краю... Ну, не дай бог что с тобой случится - что я на том свете Зине скажу, когда предстану? Что, спросит, ты дитя мое любимое, сиротку не сберегла?..
- Тетя Наташа! - в отчаянии воскликнула Катя.- Да я... только у берега плескаться стану. Честное пионерское!
- А-а! Ты от беды, а она за тобой! - махнула рукой Наталья Петровна.- Вон в прошлый год Егорушка с Марусей в Гагру ездили. Там волнами два дома на берегу поручило... Волны-то словно дома двухэтажные. Такая и на берегу и где хочешь накроет... Нет, нет, Катенька, не пущу.
- В Анапе море мелкое,- снова вмешался Миша.- Километр можно идти - и все по пояс...
Наталья Петровна недобро покосилась в сторону мальчика.
- Будет болтать-то! Море да чтобы мелкое, где это видано! Да и вообще, Катя, не по карману нам с тобой такие поездки. Одна дорога что стоит!
- Так, тетя Наташа, меня Варвара Сергеевна приглашает!
- А мы с тобой, миленькая, еще не нищие, чтобы от чужих щедрот жить, чтобы подачки из любых рук принимать. Гордость иметь надо! Как-нибудь без благодеяний обойдемся! - резко оборвала разговор Наталья Петровна и, кряхтя, принялась взбираться на крылечко.
«Не пущу, ни за что не пущу,- думала она про себя,- Нечего девчонке в лагерях этих делать! И так в голове суета одна, сборы всякие, киношки да книжки дурацкие. Наберется пионерского ума-разума - совсем от рук отобьется. И не приучишь потом к божественному...» И, не взглянув больше на ребят, скрылась в доме.
Ребята стояли подавленные, у Кати на глазах блестели слезы. И уже ночью, слыша, как Катя плачет в подушку, Наталья Петровна присела к ней на кровать, долго молча гладила ее по голове и плечам. Потом сказала с грустной лаской:
- Будь ты чужая мне, Катенька, да я бы обеими руками махнула: езжай! Куда тебе поглянется, туда и езжай... Хоть бы ноженьки мои отдохнули. Да разве я против твоей радости, против добра?! Глупенькая!.. Но ведь не могу я этак-то махать руками, ты же теперь мне как доченька либо как внучка... Да я тут ни одной ночи толком не усну, ежели уедешь... А уж не терпится тебе больно - ну да ладно, в Москву съезди, с братом повидайся, все тоску сгонишь.
Свою поездку в Москву Катя приурочила к проводам Мишука и Варвары Сергеевны и ждала этого дня с грустью и какой-то странной, тайной надеждой. В кино она все еще не ходила, подружки разъехались кто куда, и она сидела целыми вечерами дома или в одиночестве бродила по окружающим поселок перелескам, печально наблюдая, как день ото дня тускнеет зелень, как появляются на березках и осинках первые желтые листья. «А лето идет мимо...» - то и дело говорила она самой себе. Несколько раз заходила на кладбище, сидела у маминой могилы, меняла цветы...
День отъезда Мишука был солнечным и радостным, небо - без облачка. Еще за три дня до отъезда Миши Катя написала Алеше письмо, и он встречал их на вокзале, на пригородной платформе. Кате показалось, что за этот месяц, что они не видались, Алеша и вытянулся и повзрослел; Вместе с ним на вокзал пришел и Санька, толстощекий, светловолосый крепыш, совершенно не похожий на дядю Гришу. Это был типичный «очкарик», этакий «вундеркинд». Но Кате он сразу показался скучным и добрым, что-то в нем напоминало Пьера Безухова. Катя только никак не могла понять, как это Санька, по словам дяди Гриши, преуспевает в легкой атлетике.
Варвара Сергеевна завела ребят в кафе «Мороженое», досыта накормила их и сливочным и шоколадным, все время с грустью поглядывала на Катю. Но в осуждение Натальи Петровны не сказала ни слова.
Провожали отъезжающих с Курского вокзала. По перрону, расталкивая людей, радостные, возбужденные, бегали ребята, все в пионерской форме, с рюкзаками и чемоданчиками в руках.
Катя с завистью и грустью смотрела на оживленные лица мальчишек и девчонок, отправляющихся в счастливое путешествие к морю. Завтра вечером они увидят его бескрайнюю ширь, заплещутся в тугих синих волнах. Как весело будет им брызгаться, плавать наперегонки, загорать под жгучим солнцем; какие чудесные прогулки совершат они в горы, а в темные южные вечера станут разжигать пионерские костры.
Счастливцы!
И всего этого лишила Катю Наталья Петровна. Как не любила она тетку в эти минуты! Так и придется просидеть по ее милости все лето в поселке без друзей... И родные места, к которым привыкла, о скорой разлуке с которыми думала все время с болью, вдруг показались такими скучными и надоевшими...
Чужой и никому не нужной чувствовала себя в эти минуты Катя, хотя Мишук и Варвара Сергеевна приветливо улыбались ей из окна вагона.
Весело на весь перрон кричали о чем-то на своем языке грузины, обнимались и целовались, наперебой ухаживали за полной беленькой девушкой с пышными, падавшими на плечи волосами. Она немного стеснялась всеобщего внимания, хотя и знала - это выдавало выражение ее лица,- что хороша собой. С мучительной завистью поглядывала Катя на ее чистые, розовые щеки, почти физически ощущая проклятое пятно на своей щеке... И, словно в насмешку, звали эту незнакомую красавицу тоже Катей.
- Кацо! Генацвале! - кричал без конца из окна вагона молодой грузин с черными вьющимися волосами, с тоненькими щегольскими усиками.- Приезжай Тибилиси, цэлий мэсяц гулять будэм. На ишаке Катья катать будэм. У меня бабушка в горах ест, у бабушки ишак ест. Заслуженный ишак - честью клянусь! Приэдэшь, Катья, скажи?..
Девушка смеялась в ответ, потряхивая гривой светлых пышных волос...
Наконец поезд тронулся. Катя и Алеша пошли, потом побежали за все убыстряющими ход вагонами, наталкиваясь на провожающих, на встречные столбы, махали изо всех сил руками Мишуку и Варваре Сергеевне.
- Пиши, не забывай! - кричали они, словно Мишук уезжал на целый год.
Поезд ушел. Перрон стал постепенно пустеть, и Кате снова стало ужасно грустно и обидно до слез. Если бы не тетя Наташа, сидела бы она сейчас в поезде, глядя на проносящееся мимо родное Подмосковье, мечтала бы о встрече с морем, и неутомимые колеса всё приближали бы ее и приближали к этому голубому чуду, которое она видела лишь на экранах кино да фотографиях, приближали бы к неведомым краям, где под зелеными шпилями кипарисов гуляют счастливые и, верно, не ценящие своего счастья люди...
С вокзала брат и сестра пошли бродить по Москве, Город был по-праздничному шумен, потоки нарядных людей текли и текли по улицам и площадям. Все словно куда-то спешили, у каждого были свои неотложные дела.
Манили витрины магазинов яркими обложками книг, пестрые афиши приглашали в парки - на концерты. Мелькали имена знакомых любимых артистов, гремела из радиорупоров музыка, напевали знакомые песни несколько раз встречающиеся ребята с гитарами на бечевочках через плечо. В свои прежние посещения Москвы Катя никогда так остро не воспринимала эту бьющую ключом, торопливую жизнь.
- А мы с Саней и дядей Гришей вчера в Сокольническом парке были, в тире стреляли,- рассказывал тем временем Алеша о своем житье-бытье в Москве.- В Музей изобразительного искусства ходили. Знаешь, там статуи какие! В два этажа высотой. Греческие и римские боги и герои. В следующий твой приезд обязательно сходим.
Катя слушала внимательно, а сама думала: сколько интересного увидел и узнал за это время в Москве Алеша, а она все сидит, словно пришитая к теткиной юбке.
Алеша, видя, что сестренка грустит, старался всячески ее развлечь. В этом ему деятельно помогал и Саня, за которым они забежали, хотя, кажется, он совсем не обладал необходимыми для этого способностями. Проехали на водном трамвайчике по Москве-реке до Левобережной и вернулись, вышли к плавательному бассейну у метро «Кропоткинская». Мальчики пошли купаться, а Катя сидела в сквере и глядела, как самозабвенно резвятся в воде мальчишки.
- Вот не догадалась взять купальник,- ругала она себя.
Потом еще раз заходили в кафе «Мороженое», а вечером мальчики провожали Катю на вокзал.
И опять грохотала электричка, и неслись назад голубые и коричневые домики станционных платформ, и зеленые ковры полей расстилались за окнами, и без конца шагали и шагали куда-то опоры электропередач...
Еще более скучным и душным показался после Москвы Кате ее родной - она сказала про себя «бывший родной» - дом, так тягостно было слушать нравоучения Натальи Петровны... Узнав, что ребята купались в бассейне «Москва», она в ужасе всплеснула руками.
- Бог отвел, бог отвел, Катенька, что у тебя купальника не было! Да разве можно в этом басурманском корыте купаться! Ведь построен он на месте Храма Христа-спасителя. Разве не слышала, сколько там безбожников потопло? Бог-то, он милостивый, а и когда ему недоброе делают, он тоже помнит... Такой храм порушили, супостаты, да еще бесовское игрище на святом месте выкопали, голые девки да парни цельными днями там выплясывают. Да разве можно такое надругательство? Нет, истинно бог отвел от тебя беду!.. Ты подумай-ка, Катенька... Ну почему сказать, не смогли они возвести на месте храма дворец свой? А? Ведь дальше фундамента и не дал подняться господь. А уж технику нынешнюю разве с прошлым-то веком сравнить! А не дал! Потому как «мне отмщение и аз воздам», в писании сказано.
- Тетя Наташа...- попросила Катя,- у меня голова болит. Я спать хочу.
- Ну спи, милая, спи..»
Продолжение читать здесь
Родимое пятно
Trackback(0)
 |
Лето идет мимо...
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed