Главная Странички Катиного дневника

Наши партнеры

Полярный институт повышения квалификации

График отключения горячей воды и опрессовок в Мурманске летом 2023 года

Охрана труда - в 2023 году обучаем по новым правилам

Оформити без відмови та тривалих перевірок позику 24/7. Короткострокові кредити всім повнолітнім громадянам України. Оформлення онлайн. Все, що потрібно для подачі заявки - зайти на сайт, мікропозика онлайн, треба вибрати суму і термін на спеціальному калькуляторі. Під нуль відсотків цілодобово мікрокредит без відмови в Україні взяти дуже легко. Просто зайдіть на будь-який сайт МФО.

Моментальна позика без відсотків на карту онлайн. Максимальну суму і термін позики кожна компанія встановлює індивідуально. Рейтинг кредитів онлайн на банківську карту. Позика без відмови за 15 хвилин, кредит онлайн на карту в Україні через інтернет для всіх.
Странички Катиного дневника Печать E-mail
Рейтинг пользователей: / 0
ХудшийЛучший 
20.06.2012 19:44

Читать предыдущую часть

После похорон мамы Катя и Алеша жили с тетей Наташей у себя дома, но многое в нем неуловимо изменилось, стало как бы чужим и раздражало.

Наталья Петровна принесла откуда-то две иконы, повесила в спальне, и теперь, просыпаясь по утрам, Катя видела в чуть затемненном углу большие, грустные глаза божьей матери, ее скорбно сжатые губы. Укоряюще и строго смотрел оттуда же на Катю темнолицый Николай-чудотворец в серебряном кружевном воротнике и с латунным нимбом над седой головой. И почти каждое утро Кате невольно вспоминалось, как однажды учитель рисования принес на урок целую кипу репродукций с картин Рафаэля и восторженно рассказывал об их создании. Но мадонна Рафаэля показалась тогда Кате просто-напросто земной и почему-то очень несчастной женщиной,- она была совсем не похожа на ту, которая теперь смотрела на Катю по утрам из переднего угла. Кате было неприятно думать, что богоматерь в углу все ночи не закрывает глаз и смотрит на то, как Катя спит...

По утрам, перед завтраком, Наталья Петровна старательно помногу раз крестилась, что-то шепча и поджимая губы, с утомительным однообразием повторяла:

- Да, не приучила вас Зинаида к почитанию господа нашего, лишила вас самой чистой радости. Ведь от него на земле нашей все блага, все счастье. Ему мы обязаны за этот вот хлебушек, за каждый глоток воды. Без него жизнь - пустыня... Неужто труд - лоб крестом осенить? Руки-то не отсохнут...

Тетка говорила нудно и долго. Алеша за ее спиной шептал: «Опять заблаговестила», а Наталья Петровна, видя упорное молчаливое сопротивление сирот, тяжело вздыхала: «К закату мир, к закату...»

А однажды, когда Катя вернулась из магазина домой, она еще с порога увидела, что висевшие над ее столиком корточки любимых киноартистов и артисток исчезли,- на « мы горевших и давно не менявшихся обоях на месте фотографий остались только темные прямоугольники.

- А где же карточки, тетя Наташа? - чуть не со слезами спросила Катя, кладя на кухонный стол авоську с хлебом,- Куда вы их дели? Неужели выбросили?

Наталья Петровна оторвалась от плиты, где она гремела кастрюлями, с укором оглядела племянницу, ее осунувшееся, заметно похудевшее подле похорон матери лицо.

- А в самой в тебе понятия никакого нету? В доме печаль, можно сказать, бескрайняя, травур, а твои девки со стены во все зубы скалятся! Разве хорошо? А? И ладно бы только девки, а то еще и мужиков понавешала, в твои-то годы! И те во всю мочь зубы показывают!..

- Так это же, тетя Наташа, артисты! Как вы не понимаете?

- А артист - он не мужик, стало быть?.. Ну, побереги слезы-то, в сохранности твои любимцы, в ящике, в столе сложены...

Для Кати это были не просто фотографии. Она, глядя на них, вспоминала, в каких картинах их видела, что говорила о них мама,- ведь все это было связано с ней, с мамой... «Ну, ребята, нынче ваш праздник,- говорила она иногда, возвращаясь из кинопроката,- какую я ленту привезла... На первый сеанс можете собираться, если уроки сделаете...»

И в то же время Катя с грустью подумала: а ведь в том, что говорит Наталья Петровна, есть какая-то правда. Все они, ее любимцы - и Нонна Мордюкова, и Алексей Баталов, и Гриценко, и Муза Крепкогорская, и Вертинская,- такие все праздничные, смеющиеся, беспечальные...
Украдкой вытерев набежавшие на глаза слезы, Катя присела к своему крошечному столику, выдвинула единственный ящик,- в нем действительно у самого края лежала стопочка фотооткрыток. И тут Катя почувствовала, как неожиданным холодком обдало ее сердце...

Значит, Наталья Петровна может в ее отсутствие осматривать ее столик,- мама этого никогда не делала. Может и дневник найти и прочитать, что там написано и про похороны, и про «вот она, убийца», и про попа на кладбище!..

Катя судорожно пошарила рукой в дальнем уголке стола и облегченно вздохнула: тетрадь на месте. «Нет, теперь не буду больше оставлять дневник дома. Нельзя! Ведь если она прочитает, такой шум поднимет - из дома беги...»

Оглянувшись на дверь в кухню, откуда доносилось неразборчивое брюзжание тетки, Катя перелистала исписанные за последний год страницы. Сколько здесь сказано о ее радости, о прежней светлой жизни, и как она тогда не умела ценить того, что имела... Дневниковые записи перебивались поразившими ее строчками из книг. Вот Павлов: «Будьте страстны в вашей работе и исканиях». Вот Николай Островский: «Самое дорогое у человека - это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...» Вот Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»... А вот те, самые печальные странички ее жизни...

И здесь она тоже не удержалась, записала фразу, которую ей сказал, возвращаясь с кладбища, Мишук: «Все потерять - ничего не потерять, мужество потерять - все потерять». Только он не мог вспомнить, кто это сказал.

Да, вот на этих страницах чернила кое-где расплылись,- наверно, плакала, когда писала... И с вновь воскресшей в сердце болью Катя перечитывала странички:

«Я все думаю, как мы с Алешей смогли пережить весь этот ужас, все это горе. Какие мы раньше были беспечные и глупые... Мне кажется, что за эти дни я стала сразу такая старая-старая... Вот сейчас пишу, а перед глазами стоят мамины похороны. Когда пришли на кладбище и мамин гроб поставили на край могилы, из-за кустов вдруг вышел седой поп в черной рясе и с большой бородой. Меня почему-то поразили желтые крошки в этой его бородище, хотя я почти ничего не могла видеть от слез. И вдруг этот поп подошел к тете Наташе, поклонился ей и пошептал, и она сказала всем нам: «А теперь послушаем святое слово отца Константина, дорогие, обратимся душой к богу, помолимся за упокой Зины...» И еще что-то такое она говорила...

Я, наверно, потому и запомнила все, что уж никак не ждали мы с Алешей, что тетка все-таки позовет на кладбище попа, незнакомого, который маму-то никогда и в глаза не видел. Ну что он может про нее сказать?.. А на кладбище пришли работники из маминого клуба: и заведующий, и художник, и другие. И все они так дико смотрели и на попа, и на нас с Алешей,- наверно, думали, что это мы позвали... И тут же ребята из нашего класса - и Миша, и Люся, и Вера, и другие,- они ведь тоже все знали маму и любили ее, она многих пускала к себе в будку, рассказывала о работе киноаппарата. И они тоже смотрели на попа, как на чудо какое-то страшное. Было стыдно и тяжело...

А отец Константин тряхнул своей противной, похожей на веник бородой, достал из кармана кадило, зажег его и, ни на кого не глядя, замахал над могилой, над гробом... И что-то стал бормотать, но я не могла понять всех слов, они были странные и непонятные, только и разобрала: «И отыдет ныне в царствие твое раба божия Зинаида...» Это он про маму сказал: «раба божия». Но ведь мама всегда говорила: «Ну какой там бог, если на земле столько несчастий и слез, и фашизм был, гитлеры эти и геринги, и вот сейчас какая страшная война во Вьетнаме... Ну какой может быть бог? А если и есть бог, и такой он всемогущий и милосердный, почему не сделает, чтобы все были счастливы? Тогда, значит, и машина задавила папу по божьей воле? Да кому же он нужен, такой милосердный и милостивый?»; Вот так мама говорила много раз. Я, может, не все записала, но смысл как раз такой... А тут поп, да еще страшненький, и из ушей волосы кустами торчат. Так все странно и запутанно... И вот что меня теперь смущает: ведь есть же и взрослые, умные, ученые люди, которые в бога верят, хотя никто их не заставляет...»

На этих словах обрывалась последняя запись дневника. И опять Катя вытерла слезы. Стало так невыносимо тяжело, словно все это - и операция, и смерть, и похороны - было только сегодня... Вытерла и оглянулась на кухню - там кто-то пришел к Наталье Петровне и оттуда доносились приглушенные спокойные голоса.

Катя достала из портфеля свою дешевенькую авторучку, тоже когда-то подаренную мамой,- каждая вещь, каждое движение напоминает ей о ее горе,- и снова принялась писать. Это всегда немного облегчало сердце. Как будто поговоришь с близким человеком, а ведь с самым близким ей теперь человеком, с Алешей, она не решалась о маме заговорить...

«Иногда мне, и все чаще и чаще, приходит теперь в голову нелепая и страшная мысль,- даже самой себе в ней трудно признаться... Ну, а не могло ли быть так, что, если б я в тот день помолилась вместе с тетей Наташей, мама бы выздоровела? Нет, конечно, все это глупости. Как я могу даже вообразить такое? Я - пионерка и вдруг молюсь? Да ведь я же не верю ни в какого бога, да и нельзя верить в то, чего нет!.. А вчера встретила на улице тетю Варю, и так мне стало тяжело и грустно - слов нет. И я быстро-быстро перебежала на другую сторону, сделала вид, что не заметила. Уж не знаю, увидела ли она меня? Ну что, что бы я ей сказала? А ведь раньше она была для меня самая первая после мамы... Она и теперь мне каждый раз приветы с Мишуком передает, а я только молчу да киваю, хотя она и зовет, чтобы я приходила...

Ну как после той страшной ругани мне перешагнуть ее порог? С какими глазами? У меня же ноги не послушаются. Алеша бывает, а я никак не могу себя заставить, хотя и понимаю, что тетя Наташа была тогда неправа... И Миша теперь реже заходит. Я вижу, что ему в нашем доме не по себе - он тетю Наташу прямо ненавидит, и она платит ему тем же... И все боюсь: вдруг он придет, а тетка крикнет ему: «Уходи, убийцын сын!» Неужели это может быть правдой, что тетя Варя что-то сделала неправильно при операции и пусть невольно, но в чем-то виноватая? Нет, нет, не могу я так думать...»

Спокойно шелестели, отсчитывая свои секунды, старинные часы, посвистывал за окном ветер, из кухни доносились неразличимые голоса.

«А еще меня очень пугает разлука с Алешей,- начала Катя писать с новой страницы.- Вот продаст тетя Наташа дом, уедет Алеша, мы переедем в Залесск, и никого, ни одного друга у меня не останется... Как я тогда буду жить?» Катя почувствовала, как слезы неудержимо потекли по щекам, и, прежде чем она успела отодвинуть тетрадь, несколько крупных капель упали на страницы, как раз на только что написанные строки, и превратились в расплывчатые фиолетовые пятна. Катя долго машинально их рассматривала...

А разлука с Алешей действительно надвигалась...

В день похорон приехал из Москвы Григорий Петрович, прямо с рейса, даже не сменив костюма,- так поразила его телеграмма о смерти сестры, которую, как самую меньшую в семье, он очень любил. Как он ни торопился, на похороны и на поминки опоздал и сидел за поминальным столом почти в одиночестве, только с тетей Наташей. Катя на своей кровати плакала, накрыв голову подушкой, а Алеша забился сычом в свой угол и согнулся над приемником, хотя и не включал его.

Дядя Григорий был темноусый, с «мамиными глазами», как подумала потом о нем Катя, с шершавым лицом, с седыми насупленными бровями.

От поминок осталась в бутылке водка, дядя Григорий налил себе полный стакан, залпом выпил и сидел - тяжелый, насупленный, в глазах у него поблескивали слезинки. «Ах, Зиненок, Зиненок, как же это ты, а?» - бормотал он. Вставал из-за стола тяжело, грузно, как медведь, ходил по комнате, стоял у портрета Зины и ее мужа, присаживался на койку Кати, перебирал пальцами ее волосы, утешал:

«Ну ладно, ладно, племяшка, не поможешь теперь... Чего-нибудь придумаем. Не пропадете...» Потом снова вставал, ходил из угла в угол, сердито поглядывал на Наталью Петровну, которую не любил и даже не хотел признавать за сестру, после того как она «выскочила» за залесского священника Спиридона...

Уехал дядя Григорий поздно, с последней электричкой, и перед отъездом решили так: к осени Алеша переберется в Москву, будет поступать в ремесленное при депо, а Катя пока останется с теткой.

Перед отъездом он заставил Алешу и Катю одеться и проводить его до электрички. Шагал, тяжело положив ребятам на плечи свои огромные руки, прижимал к себе и то и дело чуть слышно шептал: «Ах, Зиненок, Зиненок... Вот ведь как. И жили-то почти рядом, а потеряли друг друга...»

Да, дядя Гриша очень маму любил, и Алеша ему нравился. Когда приезжал из Москвы в гости, всегда подолгу с ним разговаривал - все рассказывал про свое депо и электровозы. Вот теперь в Москве наговорятся...

«Но как же я останусь без Алеши?! - продолжала писать Катя в своем дневнике.- Ведь ближе его у меня теперь никого нет... И в школу вместе ходили, и уроки делали, и заступался он за меня, если кто обижал... Мне на него смотреть прямо страшно - так он изменился с тех пор, как не стало мамы, черный весь и худой. А дядя Гриша мне нравится».

Продолжение читать здесь

Родимое пятно

Trackback(0)
Comments (0)Add Comment

Write comment

security code
Write the displayed characters


busy
 

При использовании материалов - активная ссылка на сайт https://go-way.ru/ обязательна
All Rights Reserved 2008 - 2024 https://go-way.ru/

������.�������
Designed by Light Knowledge