|
Солнце опять в зените. Жарко, душно. Перед строем пленных прохаживается длинноногий немецкий лейтенант, за ним, как хвостик,- переводчик, юркий человек с помятым лицом.
По бокам строя - полицаи с палками.
- Итак, политруков, коммунистов и евреев среди вас нет?.. Господин комендант спрашивает еще раз - нет? - тонким голосом выкрикивает переводчик.
Мы молчим.
- Хорошо,- вслед за лейтенантом произносит переводчик и разворачивает какую-то бумагу, - Офицеры от младшего лейтенанта и выше... два шага вперед!
- Придется... у них все мои документы,- хмуро бормочет Иванов.
- Ну?.. В противном случае буду вызывать поименно, и тогда пеняйте на себя.
Из строя, поколебавшись, выходит человек десять.
- До свидания, ребята, может, еще встретимся,- говорит Иванов и делает два шага вперед.
- Еще есть? - спрашивает переводчик. Строй молчит.
- Офицеры... марш!
Группа наших командиров вразнобой шагает к лагерным воротам. В последний раз вижу в профиль лицо Иванова... До свидания, верный товарищ, до свидания, а может, прощай!..
Через полчаса нам выдают по пол-литра костяной бурды и вновь приказывают построиться. На запасный путь к лагерю подъезжает состав. За воротами цепью выстраиваются конвоиры. Подгоняемые криками и руганью, мы погружаемся в товарные вагоны.
...Ржевский лагерь для военнопленных, куда нас привозят в тот же день, мало чем отличается от оленинского. Он тоже рядом со станцией.
В нем такая же вытоптанная серая земля. Такие же серые дощатые бараки. Такие же толпы бессмысленно слоняющихся голодных людей.
Такие же желтые изверги-полицаи. Правда, здесь значительно больше и бараков, и пленных, и полицаев. Бараки переполнены. Первую ночь мы с Герасимовым проводим на земляном полу у двери. Спим, согревая друг Друга своими тощими телами, Утром получаем по маленькому черпаку суррогатного кофе, в обед - по поллитра темной, неведомо из чего приготовленной похлебки, вечером - по куску серого колючего хлеба.
Голод все растет, и через два дня, узнав, что на станцию водят пленных разгружать составы, Герасимов в надежде раздобыть что-нибудь из съестного подстраивается к рабочей команде. Больше я не встречаю его. Я остаюсь один - совершенно один в чужом страшном лагере. Я не узнаю людей. Они ли это, бойцы нашей армии, гнавшие врага с родной земли? Они ли это, бросавшиеся под пулеметный ливень на церковную ограду Сычевки? Они ли это, наши советские люди?..
Все чаще попадаются до предела ослабевшие, опустившиеся пленные. Здесь их называют доходягами. Они никогда не снимают с себя шинелей, никогда не умываются, на голове у них как печальный отличительный знак - пилотка с отогнутыми на уши краями, В землисто-черных пальцах они постоянно держат котелок или банку и тихо блуждают по лагерю, высматривая что-то. У большинства из них уже ненормальные глаза: в них светится какой-то хитроватый, безумный огонек.
Раз я вижу, как один доходяга, заметив в яме возле кухни комочек сырого мяса, хватает его и, дрожа, бросается к лужице дождевой воды. Ополоснув его, сует в рот. В другой раз двое доходяг кидаются на дорогу за окурком.
Голод!.. Я не знал, что это такая ужасная сила - голод...
В конце июля в жаркий солнечный вечер на железнодорожных путях неподалеку от нас начинают рваться тяжелые снаряды. Они с шуршанием пролетают над лагерем, они летят с северо-востока... Значит, мы существуем? Значит, гибель наших окруженных соединений - это еще не гибель армии?
Радость наполняет меня. Я вижу радость в глазах и других пленных... Нет, мы не разбиты! Мы живы. Мы воюем...
Шелестит невидимый снаряд... Взрыв! Это вам, фашистские мучители! Но ни взрыв!
Коротко свистит снаряд. Звонкий грохот раздастся возле одного из бараков... Это похоже, уже нам... Но пусть стреляют ребята, пусть по ошибке достается и своим. Лишь бы били, лишь бы не останавливались!..
Я, как мальчишка, реву навзрыд, Я кулаком растираю слезы... А кто же я, в сущности, есть? Большинство моих ровесников учится еще в школе. И я мог бы учиться. Я мог бы еще целый год ждать, пока меня призовут. И тогда со мной, конечно, не случилось бы этого...
Умолкает грохот разрывов на станции, и в светлом небе над городом появляются наши верткие «ястребки». Они стреляют из пулеметов и сбрасывают листовки, они с могучим рокотом проносятся низко над крышами домов и взмывают кверху, они нагоняют страх на немцев, сеют среди полицаев панику...
Ведь вот они, наши! Они ведь совсем близко! Стреляйте, стреляйте, дорогие летчики, стреляйте, бейте их крепче!..
...В лагерь врывается охрана. Немцы в касках, с винтовками и автоматами. И отряд полицаев.
- Antretenl - opyт немцы.
- Строиться! - орут полицаи. Раскрываются основные и запасные ворота. Пыхтя, подкатывает паровоз, он тянет за собой вереницу красноватых вагонов.
Нас собираются вывозить отсюда, соображаю я.
Вбегаю в барак. Тут уже орудуют полицаи, выгоняя пленных. Я ныряю под нижние нары, забиваюсь в самый темный угол... Если наши придут, то я буду свободен. Я снова возьму в руки оружие. Нет, я уже не мальчишка. Я снова буду драться. Я еще не так буду с ними драться!
В лагере шум, крики, зычные немецкие команды. В бараке все стихает.
Я очень радуюсь, я ликую: я спрятался, и меня освободят!
И вдруг я слышу топот кованых сапог, громкие голоса, потом противное поскрипывание фонарика-жучка. Луч света скользит по земляному полу, упирается в меня.
- Reus (Вой)! - кричит немец.
Если я не вылезу, он, конечно, выстрелит... Выползаю. Встаю, держась обеими руками за живот.
- Ага, сбежать хотел! - кричит полицай. - Мы тебя проучим, мы тебя сейчас расстреляем перед строем, чтобы другим было неповадно!..
Ударом сапога он выбрасывает меня в открытую дверь.
- Herr Soldat, ich bin nur krank (Господин солдат, я только больной),- приподнимаясь на корточки, говорю я немцу.
- Was (Что)?! - Немец переглядывается с полицаем.
Я кидаюсь в толпу, Работая локтями и головой, углубляюсь все дальше, и меня затягивает, засасывает, скрывает от глаз охранников людской водоворот.
Журнал «Юность» № 6 июнь 1963 г.
Люди остаются людьми
Trackback(0)
 |
Глава шестая 3
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed