|
22.
О нем писали охотно, много и красочно. Он посмеивался, глядя на потуги журналистов открыть тайну стабильности его выступлений. На людях выказывал к таким писаниям иронию, иногда, даже помимо своей воли, обижая знакомых спортивных журналистов. Но в душе ревностно следил за каждым словом, написанным о нем, аккуратно подбирал вырезки - и тексты, и фотографии,- складывая в папочки по годам. Толщина годовых папочек служила ему своего рода показателем спортивной формы, хотя на самом деле - скорее интереса мировой общественности к личности лидера советских биатлонистов Валерия Скачкова.
Папки стали распухать с того самого лета, когда он впервые провел свой летний отпуск не в армейском санатории на переполненном берегу Черного моря, а в горной Осетии.
Как-то в компании он познакомился с бывшим борцом, одним из знаменитых осетинских чемпионов. И Виктор, так его звали, настоятельно зазывал к себе на родину, в горы, в ущелье с певучим романтичным названием - Дигоры. Скачков забыл и об этой встрече, и о приглашении, но однажды, проездом домой, Виктор нагрянул на скачковскую квартиру. Вечер провели за разговорами, и все кончилось тем, что на следующий день Валерий был вместе с Виктором в аэропорту, сам удивленный - куда и зачем летит?
После четырех дней затяжных осетинских застолий, где «дорогой гость» удивлял добрых, открытых душой, словно дети, сотрапезников категорическим неприятием спиртного, наконец, отправились в горы.
Стояла сочная пора, когда на равнине вовсю пахнет летом, а на высоких вершинах, тая с каждым днем, еще сверкают отвалы белого снега.
Уже густыми сумерками добрались они тогда до места, которое обозначилось внезапно, как все в горах, ярким огнем костра и светлым дымом, ползущим вверх по бесконечной, уходящей в небо скале.
Целью их долгого перехода оказался небольшой - четверым не развернуться - домик, прижавшийся к подножию серо-гранитной скалы. К домику примыкал длинный сарай для скота, крытый сеном, с плетенными из лозы стенами. Пахло навозом. В звонкий гул близкой речки, бившейся у небольшой площадки для скота, вплетались жалостливые вздохи коров, хорханье ишака, невидимого в темноте.
В домике жили два парня, заросшие, степенные; за многозначительной неторопливостью каждого, однако, угадывались далекие до солидности годы.
Когда утром, несколько проспав после трудной дороги, он встал и первым вышел из душного домика на свежий воздух, сразу же захлебнулся и самим воздухом, и картиной вздыбившихся над ним каменистых вершин.
Он приметил неброскую тропинку и, как был в одних трусах, несмотря на свежесть стекавших с гор воздушных потоков, побежал, как всегда, начиная утро с кросса.
Тропа вилась вдоль склона, то прыгала вверх, то круто обрывалась вниз. И он впервые после трудных, почти забытых зимних тренировок ощутил такую знакомую усталость работающего с полной нагрузкой тела.
За большим камнем, на скалистом пятачке, среди дурманяще пахнувших трав, под светом первых солнечных лучей принялся делать зарядку.
Он так увлекся, что не заметил, как подошли Леонид и Толик, два осетина, живших в этом заброшенном горном домике.
- Доброе утро! - чтобы скрыть свое смущение, крикнул он обоим, стоящим на камне у него над самой головой.
Оба дружно закивали бараньими шапками.
- Доброе... Доброе...
Леонид вдруг выпалил, с нескрываемым восторгом оглядывая словно выточенное из мрамора, сверкающее от пота тело Валерия:
- Ты - бог!
В тот первый приезд он еще нащупывал возможности своего нового, тайного оружия, которое пришло в руки так случайно. Галицкий все больше «прижимал» нагрузками. Участились медицинские осмотры. Увеличились и без того долгие часы функциональных и общефизических занятий. Но уставшим за долгий сезон нужен был отдых. Главное, нужен отдых нервам, которые в биатлоне, может быть, как ни в каком ином виде спорта, испытывают такие различные, порой диаметрально противоположные нагрузки: взрывную возбудимость лыжной гонки надо мгновенно и не раз перевести в холодную расчетливость стрелка перед мишенью.
Проблема круглогодичной тренировки повисла в воздухе. Особенно в годы, когда так явственно повеяло ветром новых Белых игр. Этот отпуск! Как трудно после него втягиваться в работу, методичную, полную подводных камней и течений. Блаженный, столь желанный и в то же время расслаблявший надолго, выбивавший из привычного тренировочного ритма отдыха в санатории на берегу теплого моря, становился - по крайней мере, для него - серьезной проблемой.
Галицкий сначала отмахивался от его сомнений.
- Все должны отдыхать! - говорил он.- Возвращаться к работе с новыми силами. И тебе это необходимо.
Галицкий Галицким. У него свое чутье. А у Валерия, как у всякого серьезного спортсмена, есть и своя голова.
Жизнь в горах...
После зарядки и простого завтрака - вареное мясо дикой козы, чай из молодых побегов малины, такой розовый, такой пахучий - сидели на разогретых камнях, слушали шум реки и говорили, говорили... Не болтливый от природы, скорее сдержанный той особой сдержанностью, которую рождает в лыжнике долгая привычка трудиться в одиночестве, Валерий с удивлением ловил себя на том, что рассказывает этим парням много и охотно. Сдержанно поахивая, они рассматривали его карабин, щурили глаза, не зная, как обращаться с неведомой им штукой, да еще с таким мудреным названием: диоптрический прицел. Карабин нравился - как, впрочем, и самому Валерию - легкостью форм, изяществом сложного, пригнанного инструмента, с помощью которого хозяин может совершать необычную, удивительную работу. С некоторым чувством недоверия глядели на маленькие медные пульки, торчавшие из аккуратных гильз.
Увидев, как упрямо превозмогая себя, шустро бежит по горам Скачков, Леонид как-то спросил его, сидя у костра:
- Скажи, Димитрич, а ты не горец? Валерий рассмеялся.
- Нет, Леня. Я с Севера, с равнины... У нас самая большая гора - коровья шляпа.
- Где же так бегать по горам научился? Ты совсем не устаешь!
- Не учился. А устаю здорово. Но и усталости спорт учит. Усталость не смерть. Ее пережить можно...
- Правильно говоришь, Димитрич. Но все-таки где так к горам привык?
- Да я первый раз в настоящих горах...
Постепенно выработался и распорядок этих горных отпусков. Утром легкий кросс, зарядка с камнями - и приседания, и метания, совсем как у древних викингов,- и, наконец, завтрак. Хлопоты по хозяйству: принести от реки ведра свежей воды, вкусной и ледяной, так что зубы сводило от холода и удовольствия одновременно; разжечь костер, разогреть в котле похлебку, мясо и вскипятить чай...
А потом Валерий уходил в горы. Смешно - уходить в горы из гор! Но тем и притягательны, тем и неповторимы горы, что им, как морскому простору, нет предела.
Закинув карабин на спину - за годы тренировок оружие, кажется, приняло особую форму, чтобы во время бега сидеть на спине половчее,- словно шел по дистанции где-нибудь под Москвой. Но трасса в горах - особенная. Он не просто ходил по горам. Он работал в горах.
В часы затяжных подъемов к скалистым гребням наливались силой ноги. Уже к концу первой недели они привыкали и к возрастающим нагрузкам, и к специфике горной ходьбы. Развивались такие мышцы, которые при беге на лыжах по равнине развить невозможно.
Открывался резерв, хотя и небольшой, но вполне достаточный, чтобы на равнине прийти на финиш чуть-чуть раньше. Победа в современном биатлоне складывается из этих «чуть-чуть»...
Сколько бы ни ходил, никогда его дневной поход не был в тягость эмоционально. Ему казалось, что именно за ближайшим гребнем, на том южном склоне, который он знал до каждого кустика травы, до каждого камня, происходит что-то необыкновенное, неповторимое. И поэтому завтра он с особой охотой начинал очередной подъем: двести метров по крутой тропе, потом по травянистому, глубоким амфитеатром склону, бросавшему его сразу метров на восемьсот вверх, к первым скалам. Он шел по-горски - зигзагом, держа в левой руке березовый посох, подогнанный под руку с не меньшей тщательностью, чем лыжная палка. С первых дней дал себе задание: как бы ни шел по склону, палка должна быть в левой руке; тем самым «накачивал» слабую руку, стараясь добиться желаемого каждым лыжником эффекта, чтобы толчок обеими руками был одинаково силен и точен.
Чем выше поднимался Валерий в горы и чем ближе надвигались каменные исполины - островерхие пики и толстолобые стены, обрывавшиеся к кетменным осыпям,- тем ближе было к минувшему времени года: то там, то здесь в ложбинках светились затаившиеся от солнца белые языки прошлогоднего снега
Он иногда подходил к ним. С волнением срезал наст палкой и холодил снегом руки, лицо... Потом приучил себя растирать колючим снегом и грудь, и плечи, и бедра, отчего тело загорало под горным солнцем буквально на глазах.
Когда в домике кончалось мясо и Леонид грозился пойти «завалить» пару коз, Валерий отговаривал, обещая принести добычу. Собственно, в своих походах он охотился всегда. Но в большинстве случаев - без выстрела. Хотя карабин непременно висел за спиной, Валерий не стрелял без нужды. Зверя было много. И когда вдруг видел на склоне, за гребнем, в ста метрах стадо коз, или полдюжины туров, или трогательную медвежью семейку - отощавшую за зиму маманю с валенком-медвежонком,- прерывал свой путь, ложился в траву или садился на камни рассматривая зверей в бинокль. Они были рядом, подать рукой... Ему открывалось таинство совершенно незнакомой жизни обитателей гор.
Если уж приходилось стрелять - а он помнил северный закон: бить зверя только в случае нужды,- то старался выбрать трофейный экземпляр с хорошими рогами. Но козлы, словно зная цену тому, что носят на головах, держались особенно осторожно. И это возбуждало Валерия, распаляло в нем почти соревновательный азарт.
Леонид, встречая Скачкова без добычи, ворчал:
- На охоту так поздно не ходят. Надо затемно. Сесть на тропе и ждать. Сам зверь придет, А ты все бегаешь за ним, Димитрич!
- Это не охота - сидеть и ждать. Подло караулить. И в спину...
- А это не подло с его стороны - нас на хлебе с картошкой три дня держать?! - совершенно серьезно ворчал Леонид. И грозился уйти на охоту сам.
Наконец козел попался. До огорчения легко и просто. Валерий застал его мирно пасущимся в лощине и, кажется, забывшим о всякой опасности. А может, опыт его козлиной жизни подсказывал, что здесь, в глухоманном закутке, куда невозможно приблизиться незамеченным по открытому склону, он всегда успеет уйти... А стрелять так высоко, с кручи... Вряд ли зверь знал что-либо о баллистике пулевой стрельбы, но точно не знал, что его враг сегодня - лучший стреляющий лыжник мира.
Все остальное - дело техники. Грудь козла с седым воротничком под шеей на черной-пречерной шкуре лишь на мгновение привычно резко обозначилась в круглом глазке диоптра. Плавно нажимая спусковой крючок, Валерий ощутил все действие оружия- от движения холодной скобы до молниеносного разворота боевой пружины, от стремительного броска бойка до вылета пули...
Он не стал разделывать добычу, а, взвалив на плечи, задыхаясь от тяжести, постоянно останавливаясь передохнуть, потащил Леониду, чтобы тот снова завтра не начал свою песню о необходимости засесть на тропе...
Но главным трофеем, который Скачков привозил с гор, кроме отличного загара, бодрого самочувствия, ощущения полнейшего душевного и физического отдыха, была его феноменальная способность с ходу, опережая других, как он их называл, «курортничков», включаться в интенсивные нагрузки.
Галицкий радовался. Пытался докопаться, чем вызвано такое обновление скачковского организма. Может быть, в пику Александру Петровичу Валерий и сделал из горных отпусков личную тайну. Галицкий, донельзя довольный своей проницательностью, наконец объяснил все феноменальным свойством регенеративности организма и незаурядным спортивным талантом. С чем Скачков молчаливо согласился. А ребята приклеили кличку «двужильный», что было менее торжественно, зато полезнее, поскольку Скачков твердо верил, что «шорох» на своих соперников надо наводить еще до того, как схлестнешься на лыжне.
Журнал «Юность» № 10 октябрь 1986 г.
Высшая степень риска
Trackback(0)
 |
Высшая степень риска, часть 22
TrackBack URI for this entry
Subscribe to this comment's feed