Главная Однажды зимой

Наши партнеры

Полярный институт повышения квалификации

График отключения горячей воды и опрессовок в Мурманске летом 2023 года

Охрана труда - в 2023 году обучаем по новым правилам

Оформити без відмови та тривалих перевірок позику 24/7. Короткострокові кредити всім повнолітнім громадянам України. Оформлення онлайн. Все, що потрібно для подачі заявки - зайти на сайт, мікропозика онлайн, треба вибрати суму і термін на спеціальному калькуляторі. Під нуль відсотків цілодобово мікрокредит без відмови в Україні взяти дуже легко. Просто зайдіть на будь-який сайт МФО.

Моментальна позика без відсотків на карту онлайн. Максимальну суму і термін позики кожна компанія встановлює індивідуально. Рейтинг кредитів онлайн на банківську карту. Позика без відмови за 15 хвилин, кредит онлайн на карту в Україні через інтернет для всіх.
Однажды зимой Печать E-mail
Рейтинг пользователей: / 0
ХудшийЛучший 
19.12.2011 14:33

Матэ Залка

Новелла. Архив семьи писателя. Публикуется впервые.

Я был заласканным маменькиным сынком, с тех пор как помню себя.

Мать у меня была строгая, но с золотым сердцем. Она окружила меня ревнивой любовью одинокой непонятой женщины, а я с детским эгоизмом нежился в плену материнской любви.

Отец был веселый коренастый человек.

Он больше шатался по свету на своих любимых паровозах, чем бывал дома. С его отвислых густых усов струились юмор и смех, а в глазах был ясный свет много видевшего на своем веку человека.

Он приносил на своей одежде чужие запахи и далекие ветры в тихие комнаты нашего маленького домика на Зеленой улице. Эти запахи волнуют меня до сих пор.

Видел я отца очень редко. Но ждал его всегда. Каждый его приезд был для меня праздником. Его подарки я складывал в угол и молча любовался ими, почти не прикасаясь к ним руками.

Громкий голос, широкие жесты и раскатистый смех отца каждый раз наполняли меня смятением.

Отец приезжал и уезжал. А после его отъезда, как струна, тронутая смычком, долго звенело минорными нотками мое детское сердце. Я рано пристрастился к книгам. Друзей у меня  почти не было. Иногда какой-нибудь мальчик пытался подружиться со мной, но, побывав у нас однажды, больше уже не приходил. Тишина и строгость нашего дома, безмолвная ревность моей матери отпугивали моих сверстников. Я стал домоседом.

Мать была моим единственным другом. Она приучила меня рассказывать ей все, поверять ей мысли, планы, настроения. В такие минуты мы усаживались друг против друга на табуретке у огня, и я видел, как прояснялось ее лицо, как освобождалось оно от горечи повседневной жизни.

Я очень любил свою мать. И отца, хотя он был совсем другим, тоже любил.

Вдоль Зеленой улицы тянулась высокая железнодорожная насыпь. По ней грохотал чугунный конь моего отца и, приближаясь, весело ревел над нашим домом.

Нарастающий и убывающий грохот поездов, лязг буферов, свистки маневрирующих составов были привычной музыкой моего детства. Когда я смотрел на красные огни уходящих в ночь поездов, мне казалось, что это сигналы иной жизни, которые зовут и манят меня куда-то.

В конце Зеленой улицы раскинулась вымощенная булыжником вокзальная площадь, к ней жался затоптанный парк из вялых акаций и сухих тополей. Рядом был маленький крикливый базарчик и всегда влажная, остро пахнущая стоянка извозчиков. Это были конечные пункты моих детских экскурсий, дальше которых я не смел заходить.

Сад наш был обнесен большим забором, но крепче всякого забора отгораживала меня от жизни судорожная любовь моей матери. Так проходили мои детские школьные годы. Я был еще совсем мальчиком, когда по насыпи вдоль Зеленой улицы начали ходить воинские поезда. Мы с матерью часто смотрели им вслед.

Отец в то время стал бывать дома чаще обычного. Но он уже не походил на веселого героя сказки. Юмор сменился горечью, взгляд сделался сосредоточенным и жестким.

То и дело к нам приходили незнакомые люди. Говорили вполголоса, проклинали войну. Как-то я слышал, как один из них тихо сказал отцу: 
«Кто знает, товарищ Степан, может быть, эта война ускорит ход событий».

Отец потом часто повторял эти слова. Мать только тихо вздыхала. А поезда все шли и шли... И теперь уже обратным рейсом, все назад и назад.

Со станции часто доносилась стрельба, слышались непонятные крики.

В школу я почти не ходил. Господина директора уволили и назначили другого. Губернский инспектор в золотом пенсне больше не приезжал.

Я часто замечал, что отец приносил какие-то бумаги то в ведерке для машинного масла, то в корзине с провизией, то в своем сундучке.

Однажды ночью я увидел, как в нашем саду его товарищи выкопали глубокую яму. Они опустили в нее ящик, набитый винтовками и патронами. Потом эту яму закопали.

Теперь мама вздыхала и тогда, когда провожала отца, и тогда, когда его встречала.

Нашу станцию заняли немцы. Кругом гремела революция, а у нас был «большой, большой порядок».

Вокзальную площадь каждый день поливали и тщательно подметали. В школу мы ходили каждый день, учились то по-украински, то по-русски, а немецкий язык был обязательным. В парке по вечерам играл немецкий духовой оркестр.

Как-то ночью за нашим садом остановился паровоз: приехал отец. С ним было еще четверо. Они  прошли тихонько, через сад. Выкопали ящик и втащили его на насыпь. Я помогал. Мама плакала... Отец исчез, как дым.

Наутро немцы перевернули все в доме, искали отца. Нашли след ящика, ругались и так ударили в бок нашу собачку, что она, визжа, перевернулась в воздухе три раза.

Мама судорожно прижимала меня к груди. Мне было неловко. Неловко потому, что был я уже длинным парнем и многие из тех мальчиков, с которыми я ходил в школу, нашли в жизни свою дорогу. Некоторые из них сидели за конторками, а были и такие, которые, надев шашки, ушли к гайдамакам или к красным партизанам. Наш сосед - мальчик, работавший в привокзальном буфете, всегда завидовавший моим книгам и моей учености - Коля Островский, - ушел пулеметчиком к красному партизану Щорсу на Лесную Унечь.

Потом о моем отце пошли слухи, что он водит бронепоезд, что громит гайдамаков и что немцы боятся его как огня.

А я все сох над книгами. Мне было четырнадцать лет. Я был длинным узкогрудым парнем, у которого от материнской заботливости бывали мигрени и вечно стреляло в боку.

Осенью немцы дрогнули. Шли они беспорядочно, мутным, серым потоком. Бежали домой. Над ними завывали ранние вьюги, первый снег заметал их следы.

И вдруг наступила тишина. Замерла даже наша станция. Потом раздалось грохотание пушек за лесом: там шел бой. Я вскарабкался на обледенелую насыпь. Пули ударяли по рельсам и, описывая дуги, пролетали над моей головой.

Нашу станцию занял красный полк. Зеленая улица заполнилась солдатами - банты на груди, на папахах, красные полотнища над станцией. Но пушки стояли рядом - гайдамаки напирали со всех сторон, и вокруг станции рвались шрапнели. Партизаны с песней пошли в бой. Гайдамаки отступили. Но все знали, что это ненадолго.

А в парке собрался митинг. Красноармейцы, железнодорожники, мешочники, крестьяне с корзинками окружили кольцом трибуну, на которой прошлым летом немецкий капельмейстер размахивал своей серебряной палочкой. На трибуне стоял высокий солдат в козьей шубе и барашковой папахе. Ветер распахивал полы его шубы и обнажал серебряный убор его шашки, деревянную кобуру маузера и высокие голенища сапог. Когда он заговорил, ветер словно утих.

Такого красавца я не видел никогда в жизни! Голос его был высок и чист, как блеск сабли. Слушая его, я закрыл глаза. Слова комиссара летели ко мне, как голуби, они садились на мои плечи, голову, грудь, они летали у моего лица и задевали крыльями мои глаза. Он говорил о борьбе, о том, что красный полк должен сейчас отступить. Он это сказал улыбаясь, а мне хотелось плакать. Я глотал слезы. Потом он закричал:

- Тысячи лет лучшие люди человечества мечтали о том, что сейчас происходит. Настал желанный час! И честь и слава будет тому поколению, которое поймет могучие слова времени!

Я почувствовал ту радость, которая охватывает человека, когда сказка превращается в быль. Я открыл глаза. Оратор своим ясным голубым взглядом обласкал мое лицо.

Вдруг красноармеец, стоявший рядом со мной, весь затрясся и закричал:

- Ура! Ур-ра!

И я тоже закричал. Из моей груди, ломая детский фальцет, вырвался первый мужской бас:

- Ура-а! Ура-а-а!

Митинг расходился. Я сорвался вдогонку ветру. Домой!

На солнечной стороне улицы звонко падали с крыш сосульки. А на теневой - свистел ледяной ветер.

Мать возилась на кухне. Я шмыгнул в сарай, просунул руку между стропилами и крышей и вытащил завернутый в тряпку немецкий револьвер, который нашел еще в прошлом году под насыпью. Его магазин был плотно набит патронами. Я защелкнул на поясе пряжку с германскими орлами. Зашел было в комнату, чтобы проститься с матерью, но мой взгляд случайно упал на стопку книг, и я безмолвно вышел на крыльцо.

Сзади раздался голос матери, но я не остановился, с силой натянул шапку до бровей и заскрежетал зубами.

- Вперед! - сказал я громко, будто командовал полком. И повернул в сад. Паровозы ревели на насыпи. Поезда шли шагом. Мать вышла на крыльцо и удивленно закричала мне вслед, но я сердито хлопнул калиткой и взбежал на насыпь. Недалеко за станцией трещали пулеметы, из леса двигались цепи черных точек. Одинокий голос матери потерялся в скрежете колес. Кто-то протянул мне сильные руки, и я рывком влетел в уже идущий полным ходом вагон.

1935 год.

Журнал «Юность» № 4 апрель 1976 г.

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области 

Trackback(0)
Comments (0)Add Comment

Write comment

security code
Write the displayed characters


busy
 

При использовании материалов - активная ссылка на сайт https://go-way.ru/ обязательна
All Rights Reserved 2008 - 2024 https://go-way.ru/

������.�������
Designed by Light Knowledge