Главная Верю, часть 11

Наши партнеры

Полярный институт повышения квалификации

График отключения горячей воды и опрессовок в Мурманске летом 2023 года

Охрана труда - в 2023 году обучаем по новым правилам

Оформити без відмови та тривалих перевірок позику 24/7. Короткострокові кредити всім повнолітнім громадянам України. Оформлення онлайн. Все, що потрібно для подачі заявки - зайти на сайт, мікропозика онлайн, треба вибрати суму і термін на спеціальному калькуляторі. Під нуль відсотків цілодобово мікрокредит без відмови в Україні взяти дуже легко. Просто зайдіть на будь-який сайт МФО.

Моментальна позика без відсотків на карту онлайн. Максимальну суму і термін позики кожна компанія встановлює індивідуально. Рейтинг кредитів онлайн на банківську карту. Позика без відмови за 15 хвилин, кредит онлайн на карту в Україні через інтернет для всіх.
Верю, часть 11 Печать E-mail
Рейтинг пользователей: / 0
ХудшийЛучший 
29.01.2012 20:16

На следующий день произошло ЧП.

Как только я вошел, Волков сказал:

- «Пушку» свистнули.

Я лишь промычал в ответ - настолько это сообщение показалось мне неправдоподобным.

- Все перерыл! - воскликнул Волков и с надеждой в глазах уставился на меня.- Может, я его вчера в другое место сунул?

Я хорошо помнил - в чемодан. Так и сказал.

- Наверно, кто-нибудь из ребят пошутил,- предположил я.

- Ничего себе шуточка! Впрочем, может быть, ты и прав.- Чувствовалось, он схватился за мои слова, как утопающий за соломинку.

- Самарин предупреждал - все равно отберет,- сказал я.

Волков прошелся по комнате, засунув руки в карманы, пнул ногой чемодан.

- Только не он! Лейтенант в таких делах слишком... как бы это сказать...

- Щепетильный?

- Вот-вот.- Волков кинул взгляд на кровать Жилина.

Я вспомнил, как посмотрел Жилин на «парабеллум», и сказал:

- Между прочим, он нехорошо смотрел на твою «пушку».

Волков сел на подоконник, поболтал ногой.

- Но если вдуматься, разве дурак он? Его же первого заподозрят, поскольку новенький он, Это Жилин должен был учесть.

Самарин - он появился минут через пять - не на шутку встревожился, когда Волков рассказал ему о пропаже.

- Страшней всего не сама кража,- сказал лейтенант,- хотя, это, конечно, мерзость, а то, что «парабеллум» сейчас неизвестно в чьих руках и для чего украден, тоже неизвестно.

- Жилин спер - больше некому! - заявил я.

Послышались шаги, вошел Гермес - радостный, сияющий.

- Перевод получил! - выпалил он,

Гермес получал переводы часто. Кроме отца, ему присылали деньги родственники. Он никогда не утаивал от нас ни копейки. Отдавая деньги Волкову, просил:

- Купи сегодня чего-нибудь вкусненького - рахат-лукума, например, или халвы.

Гермес был сладкоежкой, и мы снисходительно усмехались, когда он наваливался на сладости, которые иногда покупал ему Волков. Я тоже любил конфеты и все прочее, но не признавался в этом, говорил, подражая Волкову, что сладости - тьфу, что для мужчины главное - мясо.
Обычно я шумно радовался, когда у нас появлялись деньги, а на этот раз даже сердце не екнуло.

- Неприятности? - заволновался Гермес.

- И еще какие,- сказал я.- У Волкова «пушку» сперли!

- Это Жилин,- сказал Гермес.

- Больше некому.

- Почему так решил? - Волков устремил на Гермеса цепкий, подозрительный взгляд.

Гермес смутился. Запинаясь, пробормотал:

- Значит, вы подумали...

- Брось! - сказал Самарин.

Гермес хлюпнул носом. По его щекам потекли слезы, оставляя на коже светлые полосы. Гермес старался сдержаться, он стыдился этих слез, но они текли и текли.

Я догадывался о том, что происходит сейчас в его душе. Всего полчаса назад, разговаривая с Волковым, я испытал то же самое. До сих пор в моей душе шевелилось что-то, и я, украдкой поглядывая на Волкова и Самарина, спрашивал сам себя: «Неужели и меня подозревают?»

- Успокойся,- Самарин потрепал Гермеса по плечу.

- Ага,- подхватил Волков.- Развел, понимаешь, сырость. Утопишь нас в соленой воде, а нам пожить хочется.

Гермес улыбнулся, стал размазывать слезы по лицу.

- На, - Самарин протянул ему носовой платок. Вошел Жилин. Я уставился на него, но ничего подозрительного не обнаружил.

- Чего не поделили, мужики? - весело спросил он.

Некоторое время мы молчали, провожая Жилина взглядом: он прошел к своей кровати, сел, откинувшись к стене, усмехнулся.

- А ну отвечай,- сказал я,- не брал «парабеллум»?

- Что-о? - Жилин выпрямился. Спустя мгновение с расстановкой произнес: - По-нят-но.

- Есть такое подозрение,- поддержал меня Волков.

Жилин встал.

- Я уже давно сообразил, мужики, еще когда только пришел сюда: если случится что в этой комнате, я буду виноватый. Вы тут одна шайка-лейка, а я человек новый. Вам, я это сразу приметил, Семка Жилин не ко двору пришелся. Но что поделаешь, когда вы такие, а я такой. 
«Правильно рассуждает,- решил я.- У него свои взгляды, у нас свои. И тут ничего не попишешь».

- Выходит, испарилась «пушка»? - в упор спросил Волков,

- Зачем испарилась? - Жилин посмотрел на Самарина.- Может, кто-нибудь из вас взял.

На виске лейтенанта затрепетала жилка.

- На что намекаешь? 
- А чем ты лучше других? Один человек объяснил мне - и ты не без греха.- Жилин посмотрел на грудь лейтенанта - на то место, где должны были находиться ордена.

- Сволочь! - вырвалось у меня.

Жилин резко повернулся ко мне.

- Не обзывайся. Для тебя и Волкова лейтенант - авторитет... Да еще для Гермеса, а для меня он как все. Каждый из нас мог револьвер взять, а он и подавно, потому что вчера грозил - это все слышали: «Отберу!»

- Говори, Жилин, да не заговаривайся! - воскликнул Волков.- Самарин, как господь бог, вне подозрения.

- Это я так, к слову,- сказал Жилин.- А может, мужики, револьвер кто-то чужой уволок.

- Чепуха! Кто, кроме...

- Погоди,- перебил меня Жилин.- Выслушай сперва, потом уж разевай рот... Окна-то у нас, мужики, целый день растворены. Так ведь?

- Так.

- А он,- Жилин перевел взгляд на Волкова,- только через них ходит. Дверь для него - не дверь... Скажи людям, Волков, утром, небось, обратно в окно выходил?

- Ну. - Волков кивнул.

- И когда с института шел, тоже в него?

- Ну. - Волков снова кивнул.

- Вот и донукался! Обокрасть нас - плевое дело.- Жилин демонстративно выдвинул из-под кровати чемодан.- Поглядеть надо - все ли цело, Самарин посмотрел из Волкова, Волков на меня, я на Гермеса. Жилин рылся в чемодане.

- Все цело? - с подначкой спросил я.

- Бог миловал,- ответил Жилин.- Свои чемоданы проверьте, мужики, спокойней будет.

Мне проверять было нечего. Самарин и Гермес лишь заглянули под кровати, открывать чемоданы не стали. Волков сказал:

- У меня все на месте - только «пушки» нету.

В дверь постучали.

- Не помешаю? - Это был дядя Петя.

- Конечно, нет.

Дядя Петя посмотрел на каждого из нас:

- Бранились?

- Неприятность у нас,- ответил Волков.

- Какая?

- Крупная.- Волков замялся.

Самарин положил руки на колени, пружинисто встал.

- Чего смолк? Выкладывай!

- Валяй ты.- Волков стал крутить тесемку на подушке.

Самарин предложил дяде Пете стул, поскрипел сапогами.

- «Парабеллум» у Мишки украли, а кто - неизвестно.

- «Парабеллум»? - Дядя Петя даже привстал от удивления. Белесые брови сомкнулись на переносице.- С обоймой?

По-прежнему теребя тесемку, Волков подтвердил:

- С ней.

- На кой же прах ты приволок его?

- На память. Из той самой «пушки» фриц три раза подряд в меня лупанул, но пуля только мочку задела.- Волков притронулся к уху, на котором был шрамик.- Кровищи, доложу вам, как на скотобойне было!

- Вот оно что! - Произнес дядя Петя.- Для памяти мог бы что-нибудь другое взять.

Я не согласился с дядей Петей. Во время войны я не раз и не два держал «парабеллумы» и «вальтеры» в руках и даже палил из них, но только по самодельным, неподвижным мишеням. Чаще всего это случалось в те немногие дни, когда немцы отрывались от нас, и мы, если не было приказа наступать, на всю катушку использовали нежданный и негаданный отдых: латали гимнастерки, стирали носовые платки, подворотнички, портянки, жарили в самодельных вошебойках одежду, подстригались у ротного парикмахера, короче говоря, за несколько часов успевали сделать то, на что в другое время не хватило бы и суток. Умудрялись выкроить полчасика и для прочих дел. Сердцееды заигрывали с местными девушками, любители покемарить устраивались где-нибудь в тенечке и, защитив лицо от мух, посапывали в обе ноздри, а я отправлялся в ближайший лесок. Нацепив на сук пустую консервную банку, мы с молодыми солдатами упражнялась в стрельбе.

Палить из винтовок и карабинов было неинтересно - это делали почти каждый день, а трофейное оружие возбуждало любопытство; мы сравнивали его с нашим, придирчиво рассматривала каждый винтик и, конечно же, восхищались «парабеллумами» и «Вальтерами». Мы палили до тех пор, пока не кончались патроны. Потом или выбрасывала немецкое оружие, или отдавали его старшине. Нахмурясь, он всегда спрашивал: «А патроны где?» «Не было»,- отвечали мы. «Опять баловались»,- ворчал старшина и опускал пистолет в карман широких галифе...

- Поговаривают, с-под полы трофейным оружием торгуют,- сказал дядя Петя.- За «вальтер», сказывают, пять тыщ дают. Для разбоя покупают... А ведь я к вам по делу, вьюноши,- вдруг спохватился он.- У Валентина Аполлоновича уборка с перетруской после ремонта - подсобить надо.

- Пойдемте.- Я встал.

У Валентина Аполлоновича хозяйничала Нинка. Сидя на корточках, сомкнув колени, она яростно терла влажной тряпкой ножку квадратного стола - замызганного, покрытого бурыми и жировыми пятнами. Колени у Нинки были гладкими, круглыми, суконная юбка все время сползала с них. Она одергивала ее свободной рукой и смущалась, чувствуя на себе взгляд Валентина Аполлоновича, который, бестолково мотаясь по комнате, хватал то стул, то пачку старых журналов, обвязанных веревками, и озирался, отыскивая не запачканное побелкой место. В комнате все было сдвинуто, разбросано, с облезлого шифоньера свешивались газеты, на полу белели отпечатки подошв.

Дядя Петя, красный от натуги, двигал к дальней стене шифоньер. Валентин Аполлонович суетился возле, толкал шифоньер тонкими руками. Пользы от него не было.

- Уйди, Аполлоныч, от греха подальше,- прохрипел дядя Петя, налегая худым плечом на шифоньер. Я молча отстранил его, показал силу.

- Вот она, молодь! - сказал дядя Петя, вытирая рукавом вспотевшее лицо. Оно посерело еще больше, морщины стали глубже, в глазах появилась усталость; дышал он часто, облизывал сухие губы.

- Вам нельзя тяжести двигать,- напомнил я.

- Мне много чего нельзя, вьюнош,- возразил дядя Петя,- а приходится. Каждый день уголь лопачу и саксаул колю - это тоже тяжелое дело. 
Нинка принесла ведро горячей воды. Переобулась. Вместо щегольских сапожек надела старые галоши, которые, видимо, когда-то носил Валентин Аполлонович. Она стала мыть пол, а мне велела починить стулья.

- А мне что делать? - Валентин Аполлонович перевел на Нинку беспокойный, бегающий взгляд.

- Сядь! - сказал ему дядя Петя.- Без тебя обойдутся.

- Неудобно,- возразил Валентин Аполлонович и снова посмотрел на Нинку. По выражению его глаз можно было определить, что он смущен, растерян, что женщина в его доме - явление сверхъестественное, что он не помнит, когда приходила к нему женщина в последний раз.

Нинка не обращала на нас внимания: то скребла пол кухонным ножом с поломанной деревянной ручкой, то терла куском кирпича, то, плавно водя тряпкой, смывала грязь. Я вспомнил, как драил полы в армии, и подумал, что мужчины даже тряпку выкручивают по-другому, что женщины это делают ловчей и, если так можно выразиться, изящней. А стирка? Я видел, как стирают женщины, погружая распухшие от горячей воды руки в невесомую, оседающую с тихим шелестом мыльную пену, как, согнувшись на деревянных мостках, выдвинутых в реку или пруд, полощут белье, как с размаху обивают его, неизвестно для чего, обо что-нибудь твердое. Я пробовал подражать им, но у меня все получалось не так. Почему-то всегда не хватало мыла, приходилось выклянчивать у старшины лишнюю четвертушку, а женщины каким-то образом ухитрялись выстирать гору белья обмылком. Я втайне восхищался этим, сравнивал сохнущие на траве подворотнички, носовые
платки и портянки с рубашками и простынями, выстиранными женской рукой, и каждый раз убеждался, что по белизне они намного превосходят предметы моего обихода. А о верхней одежде и говорить нечего! Чем я только не тер свою гимнастерку, даже песком, но на ней все равно оставались пятна и следы пота. «Это не отстирывается»,- утешал я сам себя. Так я думал до тех пор, пока моя гимнастерка не очутилась в корыте сердобольной женщины. Она отмыла все пятна и въевшуюся в ткань грязь. После этой стирки гимнастерка стала чуточку белесой и долго-долго пахла утюгом и весенним воздухом, на котором сушилась.

И сейчас, глядя на Нинку, я думал, что умение мыть, стирать, штопать у женщин от природы, что выражение «чувствуется женская рука» обозначает уют, чистоту, тепло и многое-многое другое - то, чего так не хватает одиноким мужчинам, к чему они стремятся, но стремятся подсознательно, не признаваясь в этом даже себе. Волков был, безусловно, хозяйственным малым - этого у него не отнять; он умел комбинировать, планировать, раздобывать и доставать; в продмаге, где мы отоваривали продуктовые карточки, он был своим человеком, и все равно наш старшина, как в шутку мы называли его, не мог ни купить, ни сготовить так, как это делали женщины. В нашей комнате всегда был порядок. С дотошностью самого настоящего старшины Волков следил за тем, чтобы каждый день подметали пол, чтобы котелки, кружки и ложки блестели, он ругался с кастеляншей, когда не менялось в срок постельное белье, стыдил Гермеса, который никак не мог научиться заправлять кровать, он даже Самарину «делал втык», когда тот стряхивал на пол пепел или, смяв окурок, воровато бросал его в угол. И все же наша комната разительно отличалась от тех, в которых жили девушки. Там на окнах были шторы, над кроватями пестрели самодельные коврики, на стенах висели фотографии и пришпиленные кнопками картинки из «Огонька»; на тумбочках лежали какие-то коробочки и стояли флаконы с остатками одеколона. Они расходовали его бережно - по нескольку капель в день. А мы извели флакон одеколона меньше чем за неделю. Из нашей комнаты в те дни несло, как из парикмахерской, и Нинка, морща нос и смеясь глазами, говорила:

- Дорвались! Разве так можно? Надо понемножку, а вы в горсть наливаете.

...Нинка продолжала мыть пол, гоняла нас с места на место, велела разуться, и Валентин Аполлонович, прошлепав босыми ногами к исправленному стулу, осторожно опустился на него и затих.

- Нате, - Нинка кинула ему тапочки, которые лишь условно можно было назвать обувкой - такими потрепанными были они.- Завтра на базар сходите - там этого добра много.

Валентин Аполлонович молча кивнул.

Чувствовалось, он удручен, сконфужен. Он стеснялся убогой обстановки - облезлого шифоньера, тощего матраца, расшатанных стульев.

Может быть, в эти минуты Игрицкий спрашивал себя, как случилось, что он, кандидат наук, дошел до жизни такой. Возможно, Валентин Аполлонович и не думал так - ему просто было стыдно. Я обратил внимание на его пальцы: они шевелились, как у слепого, словно пытались что-то нащупать, но ничего не находили.

Нинка устала. Ее волосы растрепались, под глазами появилась синь, кожа на губах лупилась. Она домыла окно и стала собираться. 
Валентин Аполлонювич несмело взглянул на нее:

- Может, чаю выпьете? У меня, кажется, и сахар есть.

Нинка отказалась. Игрицкому хотелось отблагодарить Нинку, но он, видимо, постеснялся меня.

Журнал «Юность» № 7 июль 1976 г.

Верю

Trackback(0)
Comments (0)Add Comment

Write comment

security code
Write the displayed characters


busy
 

При использовании материалов - активная ссылка на сайт https://go-way.ru/ обязательна
All Rights Reserved 2008 - 2024 https://go-way.ru/

������.�������
Designed by Light Knowledge